— А сегодня какой день? — слабым голосом спросила Габриэла.

— Так почти пятый заканчивается…

Габриэла медленно повернула голову к окну. Стоял густой туман и нельзя было понять: утро, день или вечер?

— Отче… Как же я теперь… без них…

— Да пребудут их души в мире… — священник перекрестился и тяжело вздохнул. — Вы теперь здесь хозяйка. Надо жить дальше, люди в вас нуждаются. В живых осталось сорок человек… Скота почти не осталось… Ой, тяжко нам будет! Но вы должны жить ради них. Видать, таков Божий промысел…

— Промысел, говорите, отче? — Габриэла приподнялась на кровати повыше, отец Валентин тут же поправил ей подушку и полулежа она продолжила: — А как я, по-вашему, сорок человек прокормлю?

Вошла Глэдис, принесла молока. Молоко было на вид почти прозрачное, на вкус ещё хуже.

— Разбавили? — грустно спросила Геби.

— Нельзя вам сейчас другое, миледи. А к вечеру мы вам кашку сварим… только выздоровлейте, уж очень мы все вас просим…

Монастырские стены выходили на берег реки. Девушки, которые не собирались посвящать свою жизнь Господу, собрались на песчаном берегу. Солнышко грело по-летнему, хотя и стоял октябрь. Юджиния Уотерфолл сидела рядом со своими подружками, Маргарет и Бертой. Они были сёстрами, обе были помолвлены с девяти лет и теперь ждали, когда их женихи приедут из военного похода в Святые Земли.

— …а когда я выйду замуж, то…

— Мар, а о чём-то другом ты не умеешь думать? — перебила подругу Юджи, которой уже осточертело слушать про чужих кавалеров, про их неописуемые достоинства и количество предполагаемых детей. Маргарита вспыхнула:

— А ты, вроде, собираешься жить тут всё время? Неужели тебе не хочется иметь свой дом, мужа, детей?

— Почему же? Наверное, хочется… Только я, в отличие от некоторых, не планирую чёткое количество девочек и мальчиков. Мои старики, вон, тоже планировали. И что? У меня один-единственный брат, да и тот, вроде девушки: ни лук, ни меч в руках удержать не может, целыми днями или в книжку носом уткнётся, или на лютне бренчит.

— Мой Грегори, между прочим, тоже на лютне играет, — вставила своё слово Берта. — А когда мы с ним поженимся…

— О-о-о-о! — страдальчески схватилась за голову Юджи. В этот момент зазвонил колокол, девушки быстро вскочили и побежали в монастырь.

Во дворе монастыря стояли кони, повозки, ходили люди. Мужчины! Но, к разочарованию девушек, это были слуги.

Вышла матушка-настоятельница, собрала девушек в кружок.

— Девушки, поступило распоряжение епископа: всех тех, кто не вступает в ряды наших сестёр, отправить по домам. Для этого епископ прислал своих лошадей и указал сёстрам сопровождать воспитанниц, дабы уберечь их в дороге от соблазнов. Вы отправитесь после обедни. Сейчас идите, собирайте вещи. Живо!

Девушки стайкой ринулись по своим комнатам.

— Странно, с чего бы это? — проворчала Юджи. — Не скажу, что мне тут очень уж нравится, но так, вдруг, ни с того, ни с сего…

— Да ты что, ничего не знаешь? В стране чума, епископ боится, что мы все тут передохнем, поэтому и отсылает по домам, чтоб не отвечать ни за что!

Уверенность и осведомлённость, с которой Маргарет это произнесла, произвела на Юджи сильное впечатление. И эта долговязая девица столько времени трещала о своём женихе?

— Чума? Господь и все Его святые! — Юджи на мгновение замерла. Потом продолжила складывать в плетеный короб вышитые рубашки и простыни — своё будущее приданое. — Только бы Уотерфолл не задело!

Только когда дорога свернула влево, через поля, принадлежащие Уотерфоллам, Юджи поняла, как соскучилась за всеми! Если бы не сестра Мария-Августа, чопорно восседавшая напротив своей воспитанницы, она сейчас запрыгнула бы на коня верхом и галопом рванула бы домой. Домой!

Наконец повозка въехала в Уотерфолл. Юджи в нетерпении спрыгнула на землю и побежала в дом. Но по дороге она наткнулась на отца Валентина.

— Отче! Я вернулась. Нас отослали по домам, в той округе чума!

— С возвращением, дитя моё. — Отец Валентин взял Юджи под локоток, повёл в сторонку, кивнув проходящему мимо слуге в сторону повозки, дескать, гости приехали, так что подсуетитесь тут сами.

— Послушай, Юджиния, ты уже взрослая девушка…

Старое семейное кладбище Уотерфоллов располагалось, как и положено, сразу за церковью. Габриэла стояла возле каменной гробницы. Здесь были похоронены все предки Джона.

Все, кроме него самого. И его сына. О том, что такие жили на этой земле, можно было узнать только с каменных плиток с их именами. Габриэла прислонилась лбом к холодному камню и разрыдалась.

"Джон… Прости меня, Джон, я всегда думала, что просто старалась быть тебе хорошей, послушной женой… А я ведь тебя любила, Джон! Любила, понимаешь? И так и не сказала тебе этого. А теперь тебя нет… "

Она провела руками по серым камням, словно лаская тех, кого никогда уже не коснётся. Перед её заплывшими от слёз глазами замелькали какие-то моменты их счастливой, как она теперь поняла, жизни:

…вот Джон сидит рядом с ней на палубе небольшого корабля с драконьей головой, рассказывая про то, как он сам попал в плен…

…вот он обнял её в зале, где пировали воины конунга и объявил во всеуслышание о том, что теперь она — его женщина…

…вот открылась дверь в доме Катлины, он вошел и сказал: "…наконец-то я тебя нашёл! "…

…Юджи засыпает у него на лошади и он осторожно, чтоб не разбудить, передаёт спящую малышку ей. Ночной луг пахнет свежестью, они едут в Уотерфолл… И ночи… их ночи… Сколько их было-то, за столько лет?

…Джон держит на руках крошечного младенца: "…мы теперь Тристан Сент-Джон Уотерфолл…

…Мама, папа, послушайте, я сам песню написал!..

"Джон… Тристан… Господи, почему ты отнял их у меня?! За что ты так строго караешь меня, Господи? Да, я совершила грех прелюбодеяния… Но неужто это та цена греха? Неужто люди не свершают более тяжких грехов, которые им потом запросто отпускают в твоих храмах, Господи?!.. "

Вдруг сзади раздался тонкий срывающийся девичий голосок:

— Мама! Я вернулась!

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Вдовствующая баронесса Габриэла Уотерфолл стояла на крыльце и смотрела вверх. Там, в ультрамариновом осеннем небе, сияло два желтых солнца: одно, как и положено, в зените, другое на самой вершине яблони. Все плоды были собраны и уложены в погреба и кладовые, а это висело на недосягаемой высоте и падать не собиралось. Геби потянулась вверх, но тут же жалобно охнула: спина болела, тело было уже не таким гибким, как раньше.

Раздался стук копыт. К крыльцу подлетел всадник на огромном коне. Если бы Габриэла не знала всадника, она бы испугалась. А так она молча ждала, пока всадник спешится и отдаст поводья подбежавшему с конюшни пареньку. Конюх был на голову выше всадника, но почтительно кивнул и увёл коня.

— Ты когда-нибудь себе голову свернёшь, если будешь носиться, как угорелая! — проворчала Габриэла.

— Ничего, ма. Тор послушный, как собака. Ты не представляешь себе, как мне его в монастыре не хватало! Я уж думала, он меня забудет. Нет, не забыл… Знаешь, иногда я жалею, что он не умеет говорить. Мне было бы куда интереснее поболтать с ним, чем с этими соседскими задаваками.

— И тем не менее, за одного из этих соседских задавак тебе придётся выйти замуж.

— Мам! Перестань! Стать рабой какого-нибудь богатого идиота, корчить из себя скромницу, "Да-а, мой господин! Как прика-ажет мой господин! ", тьфу! Вышивать у камина и рожать по ребенку в год?! Нет уж, спасибо!

"Ну что ты будешь делать с этим парнем в юбке! Да и юбку-то на неё одеть — тоже проблема. В церковь ещё кое-как одевает, а в остальное время влезет в замшевые штаны и простую рубаху, лук за плечо, на коня и в лес. От темна до темна. Другие девушки сидят дома, учатся хозяйство вести, готовятся замуж выйти, а эта от замужества бежит, как чёрт от ладана, прости, Господи. И ведь пора уже… Так, что ли, в старых девах всю жизнь и проходит? "