Да‑а, какая интересная у нас будет жизнь после войны! Конечно, мы должны закончить институт и работать в школе. Без этого я не мыслю себя полноценным человеком. Ты скажешь, что до этого еще надо дожить. Что ж, будем ждать и надеяться, как ждали все эти годы.

Ой, совсем забыла поздравить тебя с присвоением звания старшего лейтенанта. Извини, милый… Ну, пока. Жди моего письма с нового места.

Целую. Таня.»

На концерт кроме пехотинцев‑старожилов пришли танкисты‑фронтовики. На переднем ряду Арышев увидел командира танковой бригады плечистого полковника Шестерина. Грудь его с правой и с левой стороны была увешана орденами и медалями.

На сцену вышел молодой конферансье в черном смокинге. Он рассказал забавную юмореску, и зал огласился дружным смехом.

– Фрагмент из Седьмой симфонии Дмитрия Шостаковича, – объявил конферансье.

Зрители отреагировали молчанием: в полку еще никто не слышал этого произведения, хотя из печати некоторые знали о его рождении.

Седой скрипач в сопровождении рояля играл виртуозно, пленяя зал чарующими звуками. Но слушали его неодинаково. Некоторые скучали, перешептывались. Арышев услышал позади реплику: «Давай что‑нибудь повеселей». Но когда спокойную лирическую атмосферу сменила тревожная, грозная мелодия, зал замер. Арышеву представлялось, что надвигается какая‑то несметная сила и топчет, давит все железными сапогами, оставляя позади руины и пепел. Гул нарастал. Все громче и громче слышалась поступь приближающегося «чудовища». Казалось, нет такой силы, которая смогла бы остановить его… Но вот оно надвинулось на что‑то неотступное, как утес. Началось борение. «Чудовище» застонало, заскулило и поползло обратно. А новая мощь все набирала силы, преследовала и изматывала издыхающее «чудовище». Наконец оно совсем затихло. Гремит радостная мелодия торжества, слышатся гулкие звуки салюта победы светлых сил над темными, добра над злом.

Скрипка смолкла, и зал потряс взрыв рукоплесканий. «Вот это ве‑ещь! – думал Арышев. – Целая эпопея, раскрытая в звуках».

Весь концерт он был под впечатлением симфонии. И как ни прекрасно исполняла певица русские народные песни, а танцоры – гопак, польку, кадриль – в душе его звучала мелодия Седьмой симфонии.

В землянку Арышев вернулся поздно. Спать не хотелось. Сев за стол, он начал писать письмо Тане.

Уснул в третьем часу. А в пять услышал стук в дверь.

– Боевая тревога, товарищ старший лейтенант! – сообщил Шумилов.

– Иду.

«Опять кому‑то вздумалось беспокоить людей! Не дадут отдохнуть! – возмущался Анатолий. – А может, это то, чего мы ждем?»

В казарме уже все были на ногах в полном боевом снаряжении. В штабе батальона, куда вызвали Арышева, Сидоров отдавал приказания.

– Через два часа личный состав рот и спецподразделений построить у штаба батальона. Погрузить на повозки все свое хозяйство и забить двери казарм… А сейчас отправляйте людей на завтрак.

– А зачем двери‑то забивать? Все равно придется открывать, – усмехнулся командир первой стрелковой роты Карамышев.

Но комбат строго сказал:

– Думаю, что на этот раз не придется. Выполняйте приказание! Пожимая плечами, командиры расходились по своим казармам, не веря в серьезность слов комбата.

В офицерской столовой Арышев встретил Воронкова. Лицо Александра Ивановича было строгое, озабоченное. Пожав руку Анатолию, он первым заговорил:

– Ну, кажется, наступил грозный час.

– В самом деле?

– Приказано к восемнадцати ноль‑ноль сосредоточить полк на оборонительных рубежах первой линии.

– Значит…

– Значит, война.

Воронков произнес это слово тихо, почти шепотом. Но для Анатолия оно прозвучало, как гром. И уже с этой минуты он ни о чем другом не думал, как только о ней, о войне. Завтракал без всякого аппетита. С осуждением посматривал на беспечно смеявшихся товарищей. В казарму шел быстро. До этого чувствовал вялость в теле, тяжесть в голове от бессонной ночи. Теперь все прошло. В голове было ясно, четко работала мысль. Что он возьмет с собой? Вещи, конечно, сложит в чемодан, а тетради с заметками будет держать при себе, в полевой сумке. Как хорошо, что ночью написал письмо Тане. Сейчас бы не нашлось времени.

В казарме все происходило так, как всегда. Солдаты готовились к построению: скручивали в скатки шинели, укладывали боеприпасы, шутили и смеялись. Веселов, протирая автомат, рассказывал какой‑то анекдот. Арышев задержался, чтобы послушать.

– Дежурный по роте докладывает офицеру: «За время вашего отсутствия происшествий никаких не произошло, за исключением – Жучка сдохла». «Отчего?» – спрашивает офицер. «Конины объелась». «А где она ее взяла?» «Лошадь сдохла – всю ночь воду возила». «Куда возила?» «На пожар». «На какой?» «Да штаб сгорел»…

Арышев усмехнулся, подумал в тон анекдоту: «В полку происшествий не произошло, за исключением – война начинается…» Но об этом солдаты еще не знали.

Целобенок собрал с нар все постельное белье и отправил на склад. Потом погрузил в повозки боеприпасы, снаряжение и забил двери опустевшей казармы.

В восемь утра весь батальон выстроился у штаба. Сидоров прошел по подразделениям, осмотрел повозки, поговорил с солдатами. Но команду выступать не давал.

Офицеры посмеивались, мол, сейчас поступит приказ «отбой», и начнутся обычные занятия.

Но этого не произошло. Через час полк покинул падь Белантуй.

Над степью поднялось августовское солнце. Занимался жаркий, ничем не примечательный день. Батальоны повзводно двигались мимо полкового стрельбища. Арышев смотрел на огневые рубежи, выложенные дерном, на сигнальную вышку, где уже вылинял от ветра и дождей написанный на щите девиз солдат: «В любую погоду, в любую метель – каждую пулю без промаха в цель».

«Прощай, полигон, наш боевой тренер! Чему ты научил нас, мы должны показать на практике. Доведется ли еще увидеть тебя и эти сопки?!»

Из лощины дорога вела в гору, в сторону границы. Батальон поднялся на высотку. Вдали по широкой пади шел соседний артиллерийский полк. На тягачах двигались дальнобойные орудия. В другом месте тянулись длинными колоннами танки.

Среди солдат шел разговор:

– Нет, братцы, это не похоже на учения.

– Сколько же можно учиться? Китайцы уж заждались нас.

Километрах в пяти от границы полк остановился на привал. Солдатам раздали из походных кухонь обед и предоставили трехчасовой отдых.

С наступлением вечера батальоны подошли к своим оборонительным рубежам. До границы оставалось не более километра. В вечерней тишине улавливался глухой рокот танков, самоходок, автомашин. Войска стягивались на исходные рубежи.

Пока солдаты ужинали, Миронов собрал командиров рот и батальонов у штабной палатки. Хоть солнце и закатилось, но еще было светло.

– Приготовить карты, – сказал подполковник сидевшим на траве офицерам.

Открылись сумки и планшеты, зашелестели топографические карты.

Найти район Отпор‑Маньчжурия‑Хайлар.

Миронов выждал минуту и продолжал уже другим голосом, в котором чувствовались и волнение, и решительность.

– Товарищи офицеры. Верховное командование приказало нам выполнить союзнический долг – начать военные действия против империалистической Японии, чтобы погасить последний очаг второй мировой войны и освободить китайский народ.

Офицеры переглянулись.

– У нас, забайкальцев, с японцами свои счеты. Сколько лет они не давали нам покоя бесконечными провокациями, засылали шпионов и диверсантов, заставляли держать на Востоке большие силы. И по сей день они не оставляют коварных замыслов – отторгнуть от России Дальний Восток, Забайкалье и Сибирь. Настал час рассчитаться за причиненные злодеяния, разгромить и пленить Квантунскую армию. Приказываю завтра к девяти часам овладеть городом Маньчжурия. Первому батальону после артподготовки перейти государственную границу и выйти на южную окраину города, второму – нанести удар с левого фланга, третьему – с правого и замкнуть клещи в районе красных казарм. По имеющимся сведениям в городе дислоцируется пехотная дивизия. Мощным ударом мы должны парализовать врага и заставить его сложить оружие…