– Изумительно похожа на Роксану, какой он увидел её в первый раз, – негромко обращаясь к Анаксарху, высказался Стасикрат.
Как и они, Александр не отрывал от девушки хмельного взгляда.
– Ты знаешь её имя? – спросил он Мазея.
Лукавый царедворец Дария с поклоном вымолвил:
– Да, мой царь. Это Роксана.
Александр вздрогнул. Подозрительно глянул на Мазея, затем отвернулся к Анаксарху, якобы потеряв интерес к танцующим девушкам.
– Скажи, философ, – спросил он. – Зачем я женился в первый раз?
Анаксарх ответил уклончиво.
– Сократ бы тебе сказал: что женишься, что не женишься, всё равно будешь раскаиваться...
– Я не раскаиваюсь, – резко оборвал его царь. – Хочу понять, зачем женился на деревенской простушке, когда мог этого не делать?
Он хмуро уставился на хоровод, и Роксана забеспокоилась, стала сбиваться с заданного музыкой такта.
Ехидно передразнивая Александра и пьяно кривляясь, Гагнон за его спиной указал на неё пальцем.
– Вот я какой великий, – прошептал он своим приятелям и единомышленникам, – как захочу, так и женюсь: захочу – на дочери владыки Дария, захочу – сделаю царицей незнатную дурочку.
– Её отец некогда был вельможей, – не оборачиваясь к ним, внятно возразил Птолемей.
– Мы слишком рано... – Антиген Одноглазый икнул и осушил свой кубок.
Он уже был мертвецки пьян.
– Стасикрат! – позвал Александр, и этот звучный окрик вырвался в анфиладу комнат, примыкающих к царским покоям дворца Дария, эхом пробежался по ним, постепенно затихая в отдалении.
Даже в брачную ночь Александр не позволил заменить жёсткое ложе на мягкое, но глаза Роксаны светились безоблачной счастливой благодарностью.Створчатые дверцы из красного дерева были распахнуты на просторную лоджию, и восходящее над благоухающим цветущим садом красное солнце ласкало постель, сияло на золотой кайме пурпурного балдахина, на золотой с рубинами рукояти ножа, искусно изготовленной в виде крылатого льва. Александр лениво рассматривал подаренный на свадьбе Мазеем нож и выглядел если ни счастливым, то по крайней мере необыкновенно беспечным и беззаботным. При появлении Стасикрата он откинул нож на украшенный слоновой костью столик с остатками сладостей и фруктов на блюдах, а Роксана смущённо натянула покрывало к подбородку.
– Я желаю, – объявил Александр Стасикрату, – чтобы это безумство... приняло... – он неопределённо взмахнул рукой и повёл над головой, не в состоянии выразить, чего же ему собственно хотелось. – Да, божественный размах.
Стасикрат с пониманием глянул в потолок, заурчал невнятно, замурлыкал себе под нос, затем оглядел рассеянно все углы и, наконец, осторожно предложил:
– Мы можем женить твою армию.
Столь неожиданное предложение удивило Александра, и он сел в постели. Он быстро прикинул все за и против и усмотрел известные политические выгоды.
– А что? У меня десять тысяч македонян и греков, холостых и тех, у кого жёны остались в Элладе. Они гибнут в сражениях, а их гибель невосполнима... Вот что, Стасикрат, – вполне серьёзно объявил он изобретательному строителю и устроителю развлечений. – Подготовь указ. Если они любят своего царя и его супругу, пусть все женятся. Кто не найдёт иной подруги, пусть женится на персиянке. Женившиеся в течение месяца со дня подписания указа сыграют свадьбу за мой счёт! Иди, Стасикрат. И не медли. – Когда скорые шаги Стасикрата удалились и затихли, он взял со стола чашу с вином и обратился к Роксане: – Такого поступка ещё никто не совершал, и это украсит мою славу. – Потом с внезапной рассудительностью продолжил, отвлекаясь привычными государственными размышлениями: – Если ты родишь сына, эти десять тысяч лучших моих воинов не увидят в нём чужака...
Роксана страстной тигрицей прыгнула ему на шею, цепко обхватила и с простодушным восторгом повалила на себя, расплескав вино по краю постели.
Царь скучно глядел на пьяное веселье гостей и придворных и, несмотря на выпитое, трезвел.
– Стасикрат, – позвал он тихим голосом.
Строитель поднял кубок, показывая, что он услышал, затем встал и приблизился к царю.
– Мне скучно, Стасикрат, – пожаловался Александр так, словно был измучен болезненной истомой. – Придумай что‑нибудь неожиданное.
– Пожалуйста, царь, – охотно воскликнул Стасикрат и тут же подбросил вверх красную розу.
Едва она в падении опустилась к ногам царя, тяжёлые, высокие створки дверей в третий смежный зал медленно широко раскрылись, и из непроглядного мрака донеслось раскатистое рычание озлобленного тигра. Это рычание застало врасплох всех, кроме Стасикрата и Мазея. Педрикка на миг растерялся, схватился за рукоять меча, так как неистовый рык приближался; от этого его движения двое пажей телохранителей быстро встали перед Александром. Музыка взвизгнула и сорвалась, хоровод распался, девушки танцовщицы с криками и визгом бросились к противоположным дверям, за которыми был греческий зал, но у двери путь им перегородили трое воинов‑македонян внутренней охраны дворца. Танцовщицы рассыпались по залу, попрятались за спины трезвеющих мужчин, и лишь немногие догадались о нарочитости их испуга.
Предвестниками сиюминутного появления зверя вбежали десяток воинов внутренней охраны, они обратили острия мечей к мраку, из которого следом за ними восемь чёрных полуобнажённых рабов вносили на плечах железную клетку, в которой яростно метался крупный африканский тигр. Пронеся клетку к середине зала, они опустили её на деревянные ножки и отступили.
Аристон, мстя за мгновение своего испуга, швырнул в клетку обглоданную кость, откинулся на подушки и загоготал. Его смех успокоил женщин, и общее настроение маятником качнулось в противоположную сторону, – ожидалось зрелище, призванное развлекать! В тигра полетели фрукты, объедки и даже посуда. Зверь в клетке осатанел. Лапами бил по прутьям, в яростном неистовстве схватил один из них клыками. Остервенелое рычание его наполнило зал, мешалось с гвалтом мужчин, восторженными воплями женщин, среди которых гетеры вели себя свободнее персидских соперниц, отворачивались и смеялись шуткам друзей, шутили сами.
Шум этот разносился по дворцу, проникал до самых удалённых помещений.
В детской спальне мальчик с тёмными кудрями прислушался к буйству, приглушённые отзвуки которого невнятным эхом перекликались в проходе за дверью. Шум был необъяснимым, спросонья пугал. Он приоткрыл глаза и, не смея пошевелиться в своей кровати под полупрозрачным балдахином, всмотрелся в неясные очертания большого покоя. Он догадался, что его сонного привезли, уложили и оставили без присмотра. Высокий потолок и стены различались смутно, хотя справа, из узкого оконца, в которое не смог бы пролезть и он, ребёнок, струились бледные лучи синеватого лунного света. Они косо падали на ножку жертвенника Зевсу, иногда пропадали, когда снаружи, по верху противоположной стены проходил часовой, отбрасывал на оконце свою тень. Порыв сквозняка позволил мальчику расслышать злобный тигриный рык, смех и дикие крики людей, визг женщин. Вдруг в голосах послышалась тревога, они смолкали, и само рычание тигра изменилось, стало глухим, ровным и опасным. Мальчик пошевельнулся и тихонько, едва слышно заплакал. Наследник царя, он был совсем один в своей спальне и никому не нужен.
А в персидском зале тигр с налитыми кровью глазами замер на полусогнутых лапах, не спускал взгляда с человека, который осмелился медленно, но спокойно подходить от трона к дверце клетки. Рычание его стало настороженным, не пастью, а утробой, – он приготовился наброситься на человека, едва появится возможность дотянуться до него когтями.
Александр с холодной властностью смотрел зверю прямо в глаза, словно кроме них двоих никого вокруг не существовало. Неожиданно для зрителей и для тигра он отпер засов, приоткрыл дверцу, тут же распахнул её. Взвизг перепуганных женщин взбудоражил опасного хищника, он дрогнул и захрипел.
Вцепившись за мужчин, женщины прятались за их спины. А безоружные мужчины трезвели, их руки тянулись к средствам защиты, к кубкам, к ножкам столов, а взоры напрасно выискивали мечи, дротики, копья, до которых можно было бы успеть добежать прежде освобождаемого царём зверя.