Григорий сделал несколько шагов в сторону гостиницы «Атлантик», в которой остановился. Сильный порыв норд-оста сразу перехватил дыхание, резанул по лицу. Машинально повернувшись к ветру спиной, Григорий зашагал в противоположную сторону, наобум минуя перекрестки, пересекая лысины площадей, зиявшие там, где когда-то высились дома. В стороне, наверно, в порту, стали выбивать склянки. Звуки то затихали, то расплывались над улицей, похожие на жалобные стенанья. И все же это был голос жизни. Григорий почувствовал себя не так одиноко. Случалось и раньше, что на него внезапно обрушивалась тоска — нестерпимой становилась среда, в которой приходилось жить и работать. Сегодня в этом незнакомом, но славном своей историей городе, он ощущал ее особенно остро. Хотелось побыть среди людей, обычных, простых, чьими руками создано все вокруг, среди тех, кто, может, еще помнит Тельмана, вооруженное восстание двадцать третьего года.

Погруженный в свои мысли, Григорий совершенно потерял ориентацию и неожиданно вышел к тому мосту, который раньше бросился ему в глаза. Ну, что же — мост как мост. Внизу тускло поблескивала вода. Сверху не было видно, как морщится и вздымается ее поверхность. Зато близость моря была еще ощутимее. Более чем за сто километров ветер приносил его запахи, оседал на губах солоноватым привкусом. Чертов норд-ост! Он толкал в спину с такой силой, словно хотел смести чудака, осмелившегося ступить на мост в такую погоду. Собственное тело казалось Григорию легким, как перышко, и столь же беспомощным под могучими ударами ветра. Гончаренко, как мог, ускорял шаг, но ветер подгонял его и подгонял и, казалось, продувал насквозь не только одежду, но и его самого. Когда Григорий ступил на левый берег, его всего трясло, зуб на зуб не попадал. К счастью, в конце первого же квартала неизвестной ему улицы он наткнулся на пивной бар.

Рванув дверь, Григорий прислонился спиной к косяку, стараясь отдышаться и преодолеть озноб. Головы большинства присутствующих повернулись к нему. Доброжелательно насмешливые, сочувствующие и просто любопытные взгляды.

— Эй, Эмма! Спасай еще одного потерпевшего, бурей прибитого к твоему «Счастливому берегу», — крикнул коренастый парень с такими светлыми волосами, что они казались седыми, и весело подмигнул Григорию одним глазом.

— Как раз согреешь этим пойлом, — донесся голос из дальнего угла зала.

— Почему ты решил, что я имел в виду пиво? Согреть человека можно и иным способом.

— О, Эмме есть чем согреть!

— А ты, оказывается, знаешь! Гляди, расскажу твоей Урсуле!

Со всех сторон посыпались солоноватые шутки, двусмысленные намеки. Чтобы не привлекать внимания, Григорий быстро прошел к стойке. Полная, пышногрудая барменша тяжело поднялась со стула.

— Не обращайте внимания! — сказала она, приветливо улыбаясь. — У них и в мыслях нет ничего плохого. Просто захотелось потрепать языком. Да что говорить: всем теперь скверно, вот и рады случаю немного повеселиться… А пиво сегодня не такое уж плохое… Открыла бочку из новой партии. Выпьете здесь или немного посидите?

— Если найдется свободное местечко.

— Тогда я сразу налью две кружки. Я сегодня одна, а ноги у меня… — она не договорила, увидав, что два пожилых человека в рабочих костюмах, на ходу отсчитывая деньги, направляются к ней.

— Получай, Эмма! Ну, как твой?

— Снова нашло: лежит, весь трясется… вдруг вскрикнет и начнет разгребать постель.

— Думает, что его завалило. Снова вспомнил этот страшный день, когда его засыпало. Ты б устроила Готлиба в больницу…

— Чтоб его отправили в сумасшедший дом? — вскипела барменша. — Он же в здравом уме. Полгода ничего не было! Если б не бочка, что с таким грохотом упала… А перед этим его измотал грипп…

— Тогда отправь его в какое-нибудь тихое местечко, где бы он мог отдохнуть, подкормиться. У него, говорят, где-то неподалеку живет брат?

— В Хазенморе. Отец Кристиана, — женщина кивнула в сторону светловолосого.

— Так попроси племянника…

Григорий не стал слушать дальше — забрав свои кружки, он направился к столику, который только что освободили собеседники Эммы. От пива по телу сразу разлилось тепло, голова приятно кружилась. Наверно, давал себя знать и бокал вина, выпитый у Лестера. Что ж, ужин с ним дал значительно больше, чем можно было ожидать. Получено еще одно подтверждение того, что наши бывшие союзники собираются коварно нарушить Потсдамское соглашение. Да и Зеллер теперь будет знать, где искать предателя — продажную шкуру, и своевременно сумеет проинформировать гамбургских коммунистов о новом сговоре монополистов, направленном на подготовку войны.

Мысленно вернувшись в Берлин, Григорий уже не мог отрешиться от повседневных забот. Отсюда все казалось еще сложнее: что ни говори, а на месте в случае новых осложнений сразу можно сориентироваться, найти выход из создавшегося положения. Нет, не вовремя, совсем не вовремя Думбрайт отправил его в Гамбург. И еще — почему он не поехал сам, как собирался? Ну, с Нунке понятнее, тот просто воспользовался случаем передать письмо жене и подарки детям. Надо бы и это поручение выполнить сегодня. Тогда завтра можно будет выехать дневным, а не вечерним поездом. Впрочем, если сегодня позвонить жене шефа и попросить разрешения прийти завтра утром…

Юноша, которого фрау Эмма назвала Кристианом, прервал его раздумья. Он шел по проходу, весело окликая компанию, сидевшую за соседним столом.

— Вы чего тут шепчетесь, а? Какие такие завелись у вас тайны? Забрались бог знает куда, и голоса не подают!

— А когда мы условились встретиться, когда? — сердито ответил молодой брюнет, чем-то неуловимо похожий на своего белокурого товарища.

— Так ведь Блейберг задержал, сам же видел.

— Чего он к тебе липнет?

— Надеялся на подарок от отца. Говорит, без него старик не нашел бы такого покупателя, и наш старый дом пустовал бы. А отец даже не собирался продавать его.

— Ого! Когда это было! А этот ваш постоялец до сих пор такой же странный?

— Послушайте ребята, что я вам скажу! — Кристиан придвинулся поближе к столику и заговорил шепотком. — Вся его история — это сплошное вранье, он не тот, за кого себя выдает. Батрак! Хорош батрак, который за разрушенную халупу готов платить такую уйму денег. Отец ведь хотел разобрать ее и пустить лес на расширение хлева и конюшни, но незнакомец все повышал да повышал цену. Ему вот так надо было где-то осесть! — рука юноши легла поперек горла.

— Не вижу ничего странного, — вмешался третий из присутствующих за столом.

— Все беженцы прежде всего заботились о крыше над головой, да о клочке земли под огород. Ты, Кристиан, всегда что-то выдумаешь…

— А ты послушай, ты только послушай! Как ведут себя другие в его положении? Изо всех сил стремятся завязать добрососедские отношения с людьми, которые живут рядом, с утра до вечера гнут спину над грядками, чтобы иметь картошку, брюкву и разную там зелень. А этот и в глаза никому не поглядит, разве что мотнет головой. В земле для видимости покопается, покопается, да и бросит лопату прямо на грядке, пусть ржавеет. Сам же запрется в доме и ни гу-гу. Сидит один, как волк в темной чаще.

— А если человеку, потерявшему семью, жилье, и вовсе жить не хочется? — не очень уверенно возразил брюнет.

— Тогда бы он так не набивал себе брюхо, вот что! И не чем попало, а такими кушаньями, даже названия которых мы позабыли.

— Откуда это известно? Ты что, заглядывал в его кастрюльки?

— Моя мать, а твоя тетка, как-то подглядела. Да и другие видели, как он покупал продукты на черном рынке. И не какую-нибудь там банку сгущенки, а все, что попадалось на глаза, и все самое полезное, самое вкусное. Платит, сколько запросят, только бы поскорее доверху набить свой рюкзак.

— Если есть деньги, почему не полакомиться? — примирительно заметил третий собеседник. — Я б, ребятки, например, съел полнехонькую сковороду яичницы… знаете, с салом, чтоб фырчало. А потом пивка… Ух, вкуснотища! Даже слюнки потекли! На твоем месте я б давно уж к нему подкатился, полакомился бы.