— Ваш футляр, герр профессор, — напомнил метрдотель.

— Большое спасибо, Иоахим. Чуть не забыл. А в нем самое большое мое сокровище.

Мария рванулась с места:

— Герр профессор, разрешите, футляр с нотами понесу я! — Решение возникло мгновенно, Мария даже не успела отдать себе отчет, правильно ли она действует. Какой-то импульс толкнул ее вперед.

— Очень благодарен! — Без тени удивления старый музыкант передал ноты незнакомой женщине. Он давно наблюдал за ней, видел ее беспокойство, нетерпеливое желание вырваться из западни, в которую они все так неожиданно попали. Когда она вскочила и стала пробираться к двери, он испугался за нее — возможно, именно это и помогло ему преодолеть собственный страх, и он направился к эстраде.

— Если нас попробуют задержать, я скажу, что вы наш дирижер, а фрау… фрау ваша аккомпаниаторша, — предупредил метрдотель и пошел вперед, прокладывая дорогу двум своим спутникам.

В зале еще бурлила толпа, и к служебному входу можно было пройти незаметно. Но в коридоре за дверью стоял патруль.

— В зал, в зал, — крикнул солдат, преграждая дорогу.

— Вы на посту, а мы на службе. Работы из-за этой бессмысленной баталии у нас непочатый край. Разбиты даже музыкальные инструменты! Маэстро вместе со своей помощницей должен их осмотреть, — скороговоркой пояснил Иоахим, и с озабоченным видом пошел дальше. Солдат пожал плечами, но с дороги отступил.

Метрдотель привел старика и молодую женщину в кабинет директора и попросил подождать, пока он разведает обстановку:

— Служебный выход, очевидно, перекрыт, но они вряд ли знают о существовании еще одного — из подвала, где мы храним продукты, есть выход во двор. Я не задержусь…

— Дорогой герр профессор, вы сегодня совершили чудо. Как сказочный флейтист, очаровавший своей игрой полчища крыс, которых он вывел из захваченного ими города. Умоляю вас, совершите новое чудо: пусть быстрее расступятся перед нами эти стены! — Мария старалась шуткой скрыть свое беспокойство и лихорадку, трепавшую ее, но голос женщины дрожал, на глаза набежали слезы. — Если бы вы знали, как это важно для меня!

Старый музыкант покачал головой.

— Наверно, к этому чуду больше причастны вы, фрау! Когда я увидел, с какой решимостью молодая женщина бросилась в обезумевшую толпу, мне стало стыдно за мужской пол… И я ухватился за единственное оружие, которым владею, — за музыку. Думаю, это был один из лучших моих экспромтов. Я не знаю… не помню, что именно играл. Если со временем мелодия всплывет в памяти, а такое у нас, музыкантов, бывает, я посвящу ее вам, фрау…?

— Мария… Мария Кениг.

— Кениг? Королевский титул вам к лицу, фрау! — церемонно, с вежливостью старосветского человека поклонился старик. — Конрад Фогель, — в свою очередь представился он. — Как видите, и моя фамилия в какой-то мере символична, ибо свидетельствует о моей принадлежности к огромному племени певчих птиц[10]. Природа, правда, не наделила меня голосом, зато одарила тонким слухом. Именно он мне подсказывает, что через минуту мы увидим Иоахима. Ну, что я вам говорил?

Дверь, действительно, приоткрылась, метрдотель знаком показал: можно идти, все хорошо.

…Свое путешествие по ночному Берлину Мария запомнила надолго. Это были бессмысленные старания наверстать упущенное время. Выйдя из такси на Эразулимерштрассе, она, отвоевывая какие-то секунды у потерянных часов, чуть ли не бегом преодолевала кварталы, пересекала пустые дворы, в которых звучало эхо, поднималась по шатким ступенькам разрушенных домов, ныряла в темноту каких-то проемов, рассчитывала буквально каждый шаг, который мог помочь как можно быстрее достигнуть цели.

Когда Мария, наконец, постучала в заветную дверь, было около полуночи. Кондуктор городского трамвая Франц Хердер, увидев позднюю гостью, испуганно воскликнул:

— Что с тобой? Ты едва держишься на ногах!

— Потом, все потом, — Мария упала на диван, радостно ощущая за спиной твердую опору его спинки. — Немедленно позвони Горенко — очень важное дело. Разбуди Грету, она мне поможет.

— Неприятности? — побледнел Франц.

— Только то, что я, может быть, пришла слишком поздно. Поторопись же!

Франц ушел, ни о чем больше не спрашивая. Глаза его жены Греты испуганно округлились, как только она прикоснулась ко лбу Марии.

— Ты вся горишь!

— Кажется, подскочила температура. Но теперь это уже не страшно. Дай обыкновенного аспирина и чашку горячего чая или просто кипятку.

Когда приехал полковник Горенко, Мария пребывала где-то на грани между бредом и действительностью. Перед ней, словно разрозненные кадры из кинофильма, мелькали то сцены драки в ресторане, то длинный погреб, заваленный мешками, ящиками, консервными банками, сквозь который она пробиралась, а они все надвигались и надвигались на нее… Мария, зажатая высокими стенами домов, в глубоких как колодцы дворах напрасно искала выход, и вдруг с удивительной легкостью взмывала вверх, вслед за призывными звуками горна… Волнующий полет в вышине, и она падает, падает, того и гляди сейчас разобьется о мостовую… Надо за что-то ухватиться, сделать какое-то усилие, она даже знала какое, а теперь забыла… Лица Фогеля, Мэри, Ройса, Брукса перемещаются будто карты в перетасованной колоде, кто-то из них должен ответить ей на этот вопрос… но они молчат. Только что отчетливо увиденные образы меркнут, черты стираются, становятся стандартными… король, валет, дама… Что же это со мной? Собери свои разбросанные мысли, сделай еще одно усилие. Ну… Ну же, вспомни, вспомни… И вдруг, словно спрятанное в глубине ее существа, срабатывает реле: из тьмы выплывает лицо Фреда. Мария вскакивает, садится на диване. Черная волна, которая накатилась, туманя голову, схлынула.

Даже странно, что Мария только что бредила. Слово в слово, точно она передает сообщение Шульца, рассказывает о причине своей задержки. Лишь тут голос ее срывается. Она знает — бессмысленная непредвиденная преграда помешала ей прибыть вовремя, поэтому чувство вины гложет сердце.

— Может, я и виновата. Наверно, мне удалось бы пробиться к выходу, решись я на это сразу. Я не испугалась, поверьте мне, просто надеялась, что драка вот-вот кончится, и целая и невредимая быстрее доберусь сюда… Теперь я понимаю, надо было пробиваться, пробиваться любой ценой!

Полковник Горенко, казалось, не слушал ее оправданий.

— Так говорите, Вернер Больман? — переспросил он и записал фамилию в блокнот. — Хорошо, проверим, что это за птица… Даже если он упорхнул из наших рук… — полковник неожиданно улыбнулся и рывком поднялся. — Сейчас пришлю врача, и немедленно спать. Инструкции получите завтра. Да не горюйте вы так! Пусть порхает на свободе. Может, для нас это к лучшему.

В санитарной машине

Сидя в санитарной машине, мчавшейся по автостраде. Григорий все время поглядывал на золотые погоны, поблескивавшие у него на плечах. Нунке советовал для большего престижа облачиться в форму майора, но Гончаренко специально выбрал погоны с одним просветом и четырьмя звездочками — погоны капитана: в этом звании он числился в списках офицеров Советской Армии. Ему вспомнилось замечание Нунке; «А вам к лицу эта форма!» Тогда он лишь мягко улыбнулся. А теперь, теперь…

«Да, герр Нунке, мне к лицу эта форма! Очень уж по мне эти бриджи, эти сапоги, фуражка с красной звездочкой и китель с погонами капитана, — думал Григорий, глядя, как ныряют под радиатор машины прямоугольные плиты автострады. — Много людей сейчас носят эту форму. Кое-кто нарядился в новую, как говорится, с иголочки. На некоторых она поношенная, уже утратившая свой первоначальный вид, на ней, словно на лице, появились морщинки, и она как бы стала частью человека, который ее носит. Еще на ком-то она обтрепалась, загрязнилась, и он надоедает интенданту, бегает за ним, ждет не дождется выдачи нового обмундирования. Но какая бы она ни была, новая или старая, люди с гордостью носят форму армии-победительницы. И хотя сейчас я облачился в нее по приказу Нунке, не его интересам она будет служить! Я с радостью надел эти зеленые доспехи, на которые с симпатией глядят друзья и перед которыми дрожат недруги. Потому что я, Григорий Гончаренко, имею на это право!»