«Точно я тебя не знаю!.. Разве можешь ты прожить без мужчины?»
Эти циничные слова когда-то бросил ей в лицо ее муж Мосолов. Она отказывала ему в ласке, оскорбленная его изменой.
Ах, это было давно! Ей минуло тогда двадцать восемь лет, и все решения казались легкими. И быть бесстрастной и одинокой считалось первым шагом к свободе души, жаждавшей творчества, как радости и забвения от всех земных обманов.
Теперь она — жалкая раба своей страсти. Малейшее подозрение в охлаждении Хлудова, легчайшая тень на его лице мешают ей не только работать и творить. Лишают ее силы улыбаться, двигаться, жить.
О страшное, о сладкое иго любви!
Хлудов встречает ее нежный, тревожный.
— Ну, что сказал доктор?
— Ах, глупости!.. не хочется повторять…
— Нет, все-таки…
— Велел ехать на воды, лечиться горячими ваннами.
— Надя… Ты что-то скрываешь…
Она садится, сбросив шляпу, и неожиданно плачет, пряча лицо в руках. В один миг он на коленях, у ее ног. Он нежно разжимает ее руки. Он просит довериться ему. Боже мой! Чем больна она? Что мог сказать ей доктор такого ужасного? Зачем она его мучит скрытностью?
Тогда, пряча на его груди свое лицо, она признается ему во всем. Да, она несчастна. Женщине трудно быть счастливой с такой неутолимой жаждой радости. Мужчине это легко. Мужчине все прощают. Но кто поймет ее? Доктор понял. Но на то он знаменитость, и все тайны ему доступны, и все слабости понятны.
— А ты?.. Ты?.. Чистый, скромный, гордый… Разве поймешь ты меня? Разве не осудишь первый?.. Вот я тебе все сказала. Ах, зачем я тебе это сказала! Лучше бы эта тайна умерла со мной… Он говорит: вам нужен муж. Не смешно ли? Мне в мои годы выйти замуж? Ах, эти доктора! Они не знают жизни и людей. Только книги. В книгах так легко не быть смешным, жить, как хочешь, ни перед кем не опускать головы…
Тогда, побледнев, с мучительно бьющимся сердцем, он просит ее быть его женой.
Вот он сказал ей, Наконец, эти слова, которые все эти два месяца горели в его душе.
Она глядит на него, не понимая. Потом, ахнув, закрывает лицо руками и снова начинает рыдать.
Он вздыхает и отходит к окну.
— Я знал, что ты не согласишься. Забудь эти слова!
Она вдруг открывает залитое слезами лицо. Глаза ее сверкают.
— Нет, постой!.. Поди сюда… Ближе!.. Сядь рядом… вот так… И смотри мне в глаза, — страстно, властно говорит она, беря в руки его лицо и впиваясь в него взглядом. — Кто тебя научил этому? Кто тебе это подсказал?
Его ресницы опускаются.
— Смотри на меня! — исступленно вскрикивает она. — Зачем прячешь глаза?.. О, Господи!.. ничего в них не вижу… Точно в колодец гляжу. Дна не вижу, души твоей не вижу… только свое лицо…
— Так и надо, — шепчет он, тихонько обнимая ее. — Ничего там нет, кроме тебя…
— Это жалость, Володя, говорит в тебе. Не любовь. Но как смеешь ты жалеть меня? Ведь это обида, обида… Разве я просила у тебя жалости? Только любви…
— Это любовь, Надя…
— Нет… Так любить меня ты не можешь. Если б мне было семнадцать лет, я бы тебе поверила. И была бы счастлива. Знаешь ты, сколько мне лет?
— Мне все равно. Я люблю тебя.
— Нет… Этим не шутят. Я скоро стану старухой. А ты будешь связан по рукам и ногам… Встретишь другую, полюбишь молоденькую… Пожалеешь, проклянешь… моей смерти пожелаешь….
— Что ты? Что ты, Надя?.. Побойся Бога!
— …не покажешь вида… Нет! Ты, добрый… Но думаешь, я-то не угадаю? Не почувствую?
— Надя… Что же я должен делать?
— Ах, уйди!.. Оставь меня!.. Нет, нет, постой!.. Не уходи, Володенька… Обними меня!.. Милый, милый… благодарю тебя за твою доброту, за твое благородство!.. Только… не надо мне его! Люби меня просто, беспечно, ни о чем не гадая, не жалея меня, не утешая ни в чем… Понимаешь? Самого себя люби во мне, свою радость… как… (…любили меня все другие до тебя, когда я была молода), — хочет она сказать. Но слова замирают на устах…
И в отчаянии, прижав к груди его голову, она заканчивает разбитым голосом, от которого дрогнуло сердце Хлудова:
— Ничего больше не прошу у тебя… Ничего!
Пора уже возвращаться на хутор, но у Надежды Васильевны нет силы разорвать очарованный круг и вернуться к действительности.
Они живут здесь, отрезанные от всего мира, не разлучаясь ни на один час. Их комнаты рядом, но одна всегда пуста, и постель в ней не смята. Как муж и жена. Как сладко звучат эти слова в душе Надежды Васильевны! Внезапно вошла в нее мечта, и бороться нет сил с ее очарованием.
Почему он это сказал?
Зачем она его отвергла?
Почему он молчит теперь и так печален?
Они оба таят друг от друга свою тоску.
«Если бы она любила меня, она согласилась бы», — думает Хлудов.
«Если б он любил меня, он повторил бы свое предложение», — думает она.
И черная тень недоверия опять встает между ними.
— Пора ехать, — говорит она в одно утро, как всегда нарядная, в щегольском капоте и наколке, выходя к нему в номер, где уже ждет ее кофе и легкий завтрак. Но лицо ее желто, у висков выступил веер морщинок. Кольдкрем и пудра бессильны стереть следы времени.
Хлудов еще находится в том периоде влюбленности, когда не замечаешь недостатков любимого лица. И ей нечего пока бояться… Тем не менее, на заре, при закрытых шторах, она всегда гонит его от себя, а утром он видит ее уже нарядную, напудренную, во всем блеске.
— Почему пора? — наивно спрашивает он.
— Какое ты дитя, Володя!.. Меня ждет дочь. У меня есть обязанности. Я безумие совершила, уехав с тобой. Пусть простит меня Господь за то, что я тебя так люблю! Вера мне этого не простит… И я сама себе этого не прощаю. Я должна помнить о ней. Ради нее должна бояться сплетен. Кто возьмет замуж девушку, мать которой срамит себя на весь город? Если там узнают, что ты поехал со мной…
— Никто этого не узнает. Все думают, что я в Рязани, у больного дяди. Я так Микульскому и сказал. А маменька нас не выдаст.
Подперев рукой голову, она рассеянно мешает сахар в чашке.
— Мне трудно спрятаться от людей и сплетен. Здесь меня видели на сцене когда-то. Могут вспомнить. Ах, Володя, когда я подумаю, что ждет меня по возвращении, мне прямо не хочется жить!
— Надя… Но ведь мы же будем видеться?
— Где?.. Когда?.. В доме у себя я не могу тебя принять… К тебе прийти… Какими глазами взгляну на твою мать? Нет… Я ничего не вижу впереди…
— Что же это будет? — спрашивает он в безграничном отчаянии. — Надя… Я не могу жить без тебя… Почему же ты не хочешь согласиться?
— На что?
Но, еще не слыша его ответа, она угадывает его, и краска заливает все ее лицо.
— Если б мы обвенчались с тобою завтра, кто посмел бы осудить тебя? Кто посмел бы разлучить нас?.. И если б ты меня действительно любила…
Вскрикнув, она падает ему на грудь. Смеется и плачет.
Она дает ему высказаться на этот раз, с жадностью вбирает в себя его слова, вслушивается в его интонации, ловит его взгляды. Любит… Любит… Это не жалость. Это страсть. Это тот же ужас перед одиночеством. То же стремление слить в одно две души, две жизни — осуществить на земле недостижимую мечту.
…Он просит ее обвенчаться тут же, до возвращения в N***. Все бумаги им может выслать мать его. Главное — не расставаться, не нарушать очарования недавних, но уже внедрившихся привычек любви и близости. И сплетен будет меньше. Все преклонятся перед совершившимся фактом. Брак в глазах людей освятит их связь. И прошлое их будет оправдано.
Но она печально качает головой.
А Вера? Он забыл об ее дочери?.. Как может она выйти замуж раньше Веры? Надо ее пристроить, прежде всего, об ее будущем позаботиться.
Надежда Васильевна расцвела и словно помолодела. Усердно посещает она все храмы и пещеры. Молится, жертвует, умиляется. Мечтает о счастье. Хоть час да мой! Пламенно молит Божью Матерь устроить судьбу Верочки, послать ей богатого, солидного и доброго мужа.