Ночью уезжайте с места моего

И никто чтоб вас не слышал, не видал,

Алпамышу бы о вас не наболтал,

Чтобы он в поход коня не оседлал, —

Враг не ликовал бы, друг бы не рыдал, —

Чтобы хан конгратский жертвою не стал!

О невесте спорной сын мой не мечтал.

Ну, гонцы, в дорогу! Я ответ вам дал!

Если же о вас дойдет до сына весть,

Я вас догоню и окажу вам честь:

У меня в Конграте виселицы есть!

Помните, гонцы, я вас предупреждал!

Услыхав эти слова, пообещали гонцы никому о цели приезда своего и словом не обмолвиться, так между собой порешив: «Как хочет, так пусть и поступает, — нам-то что за дело? Мы свою службу выполнили, — письмо доставили». С этим и уехали они обратно в страну калмыков…

Был у Байбури табунщик-раб, Култай было имя ему. Была у него в табунах кобыла сивой масти, числилась она в доле наследства Алпамыша. Родила сивая кобыла чубарого жеребчика. Посмотрел на него Култай — решил: «Жеребчик этот тулпаром будет!» — и отвел его к Байбури. Простоял жеребчик несколько лет на откорме. К тому времени, когда гонцы Барчин обратно уехали, круп у коня округлился, грива через уши перекинулась, резвился чубарый конек, глаза в небо закатывая. Было это через несколько Дней после отъезда гонцов, — посмотрел Байбури на жеребчика — подумал: «Не нравится мне игра этого конька негодного, — недоброе предвещает она». Ударил старик чубарого палкой по крупу, вывел из стойла, привел к пастуху Култаю, приказал пустить его к прочим коням в табун — и вернулся к себе…

Сестра Алпамыша Калдырчаг-аим, зайдя однажды с подружками своими в юрту отца своего, ларец отцовский открыла, вещи разные перебирать в нем стала, — видит — письмо какое-то лежит. Взяла она это письмо, прочла, — письмом Барчин оказалось оно. Подумала она: «Видимо, письмо это гостившие у нас гонцы привезли, видимо, не хотел отец помочь бедняжке Ай-Барчин, потому и спрятал письмо в ларец». Сказала она девушкам своим: «Пойдемте-ка к брату-беку моему, отдадим ему письмо, испытаем его, каков он есть». — Отправились они к Алпамышу.

Исполнилось в ту пору Хакиму-Алпамышу четырнадцать лет, был он, как нар молодой, силой своей опьяненный. Прочел письмо Алпамыш, — сел — про себя думает:

«Если она на расстоянии шестимесячного пути находится в руках у сильных, врагов, стоит ли мне жизнью своей пожертвовать, ради того только, чтобы жену себе взять?»

Поняла Калдыргач думу его, — говорит ему такое слово:

— Вот мои подружки в радости, в нужде;

С ними неразлучна я всегда, везде.

Брат мой дорогой, мне стыдно за тебя:

Дяди-бия дочь кудрявая — в беде!

Лучник в бой берет свой самый лучший лук,

Человеку в горе — утешенье друг.

Темной ночью светел полнолунья круг.

Дальняя чужбина — край обид и мук, —

Наша Барчин-ай в беду попала вдруг!

Может ли джигит любимую забыть,

Калмык

а

м-врагам невесту уступить?

Может ли Барчин не удрученной быть?

Бедная моя сестра Барчин-аим!

Вся ее надежда на тебя, Хаким:

Думает: «Примчится тот, кто мной любим», —

Думает: «Отмстит насильникам моим!»

Сжалились, однако, подлые над ней —

Подождать полгода разрешили ей.

Написав письмо, нашла она друзей —

Десять молодых прислала байбачей, —

Пишет: ожидает помощи твоей,

Выручай, мол, если ты, любимый, жив.

Пишет, все письмо слезами омочив.

Прибыли гонцы, письмо отцу вручив,

Принял их отец, дарами наградив,

Но молчать велел им, петлей пригрозив.

А письмо Барчин в свой кованый ларец

Спрятал, нам ни слова не сказав, отец.

Дядиной вины он не простил, гордец!

Я письмо Барчин в ларце отца нашла,

Крик души бедняжки я в слезах прочла —

И тебе письмо сестрицы принесла.

Нет от калмык

о

в покоя Барчин-ай!

Слов моих в обиду, брат, не принимай,

Все, что должен знать об этом деле, — знай.

На запрет отца ссылаясь, не виляй,

Евнухом себя считать не заставляй:

Ехать иль не ехать — ты не размышляй, —

Собирайся в путь в калмыцкий дальний край, —

Суженой своей навек не потеряй!

Если не поедешь — на тебе вина:

Что она, бедняжка, сделает одна?

Стать у калмык

о

в наложницей должна!

Девяти десяткам общая жена!

Ведь не зря она прислала байбачей,

Не письмо писала — слез лила ручей.

Ты ее надежда, свет ее очей, —

Поезжай, да будет к счастью твой отъезд!

Посрамишь в бою калмыцких силачей.

Храбрые джигиты так берут невест!..

Услышав такое слово, обиделся Хакимбек за кличку «евнух» — и, к девушкам обращаясь, так говорит:

— Всех шипов страданий в сердце не сочтешь, Истерзал мне грудь разлуки острый нож.

Эту кличку «евнух» объяснить прошу.

Шахский сын, чалму из шелка я ношу!

Тайну сна ночного днем я разрешу.

Но огня тоски в душе не погашу, —

Эту кличку «евнух» объяснить прошу.

Девушки, с моей пришедшие сестрой,

Весело жужжа, как пчел весенний рой,

Вы меня задели кличкою такой.

Стыдной клички «евнух» тайну мне открой.

Милая моя сестрица Калдыргач!

Грудь мою обиды разрывает плач,

Стыд мой перед вами, девушки, горяч.