Говорю — убирайся! Ну!

Ты здесь не хозяин, стервец!

Байбури ведь жив, твой отец!

Я тебе скакуна отберу!

Уши стервецу отдеру!

В странствия пуститься решил?

Бог тебя рассудка лишил!

Палки ты моей не вкусил?

Молод еще, — дома сиди!

Прочь, стервец, меня не серди!

Я с тобой не шутки шучу,

Разуму тебя я учу.

Встретишься в пути силачу —

Кончит он тебя, байбачу!..

Алпамыш, слова Култая выслушав, так ему ответил:

— Тайну вам открою, дед Култай-ворчун:

Не для баловства явился я в табун:

Нужен неотложно мне один скакун!

Вы не беспокойтесь: я годами юн,

Но не страшен мне силач-батыр чужой, —

Наделен и сам я силою большой!

Есть в стране калмыцкой девушка одна, —

Очень калмык

а

ми там угнетена!

Преданный твой сын, мой добрый дед Култай,

Выехать собрался в тот калмыцкий край,

Привезти свою подругу Барчин-ай.

Окажи мне помощь — скакуна мне дай!

Я освобожу свою Барчин-аим,

Расспрошу родню, как там живется им, —

Может быть, вернуться думают к своим.

Помоги мне, дед, поехать в ту страну!

Калмык

а

м-врагам я головы сверну,

Дяди-бия дочь от них освобожу,

Всем откочевавшим помощь окажу,

И тогда вернусь к родному рубежу.

Вот зачем я здесь у табуна брожу,

У тебя, Култай, коня себе прошу…

Знаю, дед Култай, что любишь ты меня:

Не гони меня — и подбери коня.

Ждать ни одного теперь не смею дня.

Счастью моему не будь помехой, дед!

Буду я тебе всегда утехой, дед!

Не для озорства, не ради смеха, дед, —

Милую спасать мне надо ехать, дед!

Култай на это говорит ему такое слово:

— Что же ты, стервец, опять сюда пришел?

Или деда речь ты мирной шуткой счел?

Что ты здесь оставил, чтоб ты смерть нашел!

Иль шайтан тебя с пути прямого свел?

Иль совет в пути коварный получил?

Или палкой я тебя не доучил?.. —

Так на Алпамыша дед Култай орет,

В руки палку он тяжелую берет,

Замахнулся. — Ну, проваливай, урод! —

Алпамыш стоит, песку набравши в рот, —

Он оцепенел, а дед идет вперед,

Подошел — и палкой, не шутя, хватил,

Три-четыре раза палкой угостил.

Бека Алпамыша дед поколотил, —

Палкою батыра к жизни возвратил,

Бека не на шутку этим рассердил.

Алпамыш поклажу наземь положил,

Деда вновь к себе поближе подпустил,

За кушак его как следует схватил.

Дед Култай от страха всех лишился чувств,

В ребрах у Култая раздается хруст.

Осень подошла — цветник увядший пуст, —

И ворона сядет на розовый куст.

Палка совершила, видно, чудеса!

За кушак Култая Алпамыш взялся —

Поднял, раскачал — и бросил в небеса.

За его полетом Алпамыш следит.

Дед игральной бабкой с неба вниз летит,

И с небес батыру юному кричит:

— Э, сынок, смотри, как бы Култай, твой дед, —

Быть ему живым-здоровым до ста лет, —

На куски разбившись, не наделал бед:

Без меня коням твоим присмотра нет!

Сделать, что прикажешь, я даю обет.

Лучшего коня поймаю в табуне, —

Только б на куски не расшибиться мне!..—

С неба долетали вопли старика.

Вытянулась вверх батырская рука,

За кушак поймал Култая Алпамыш,

Подхватил — и наземь положил его,

Грудь ему коленом придавил слегка:

— Ну-ка, дедушка, поймайте-ка мне коня, — сказал Алпамыш.

— Погоди, сынок, поймаю, — отвечает Култай, — только не сейчас.

— Нет, сейчас же поймай!

— Как же я тебе коня поймаю, если встать не могу? — рассердился Култай. Отпустил его Алпамыш, — Култай крикнул: — Курхайт! — Тут лошади со всех девяноста пастбищ, все, сколько их было, побежали на его зов, собрались перед ним. Култай дал Хакимбеку укрук, — сказал: — Сам лови, какого хочешь.

Взял Хакимбек укрук, решил закинуть его на шею буланого коня или на гнедого коня с пегими ногами, или на крупного быстроного коня-шапака. Забросил он укрук, опустился укрук на шею одного чубарого коня с длинной, шелковистой гривой. Оказался конь не таким, о каком душа его мечтала, не пришелся он Алпамышу по вкусу, — отпустил он этого коня, думая про него: «Чересчур уж нежен конь этот, — невынослив окажется в походе».

Закинул он снова укрук — снова попался тот же конь, снова отпустил его Алпамыш, говоря:

— Э, навлечешь ты беду на меня, околеешь в походе, опорочишь меня, на несчастье мое попадаешься ты мне!

В третий раз закинул укрук Алпамыш, в третий раз поймал он все того же шелкогривого чубарого конька.

— Видно, это и есть судьба моя! — сказал Алпамыш. Подтянул он коня к себе, надел ему на шею свой кушак, подвел его к месту, где седло и упряжь лежали — и осматривать его стал, гадая, каким же окажется этот сужденный ему конь.

Подходит к нему в это время Калдыргач-аим со своими девушками, — посмотрела на брата, поняла сразу, что недоволен он конем своим, что опечален потому Алпамыш.