— Да, акция, — лукаво кивнула я, точно зная, что сочинение Кинселлы этой крошке пригодится. Оно о том, что надо иметь смелость доверять себе и следовать своим сумасбродным желаниям, какую бы дорогую цену впоследствии ни пришлось платить.

— Ой, спасибо… — растерянно улыбнулась девушка.

Я спросила ее адрес и пообещала прислать приглашение на открытие нового кафе — читальни. Так я заполучила первую посетительницу, и отступать мне стало некуда… Не дожидаясь вечера, с мобильника позвонила маме:

— Мамочка, ты не поверишь! Сегодня я подала заявление!

— Опять увольняешься? — тусклым, упавшим голосом откликнулась она.

— И увольняюсь в том числе, — засмеялась я. — Но главное, выхожу замуж!

— Вечно ты, Юлия, меня разыгрываешь, — вздохнула мама, которая уже не ждала от меня ничего хорошего:

— Правда — правда! А первым женится Санька Анисимов, — сообщила я маме подробности. — Мы с Даней за ним не угнались, потому что заявления на регистрацию брака принимали только на шестое марта.

— Погоди… — растерялась мама.

Я не могла ждать: скороговоркой выдала все наши совместные грандиозные планы. Мама настолько оторопела, что никак не отреагировала на мое сообщение о намерении Даниила приехать к ним свататься сегодняшним вечером. Парадокс! Еще недавно в ожидании папарацци мои родители накрывали стол, чистили приборы до состояния северного сияния, а моего настоящего жениха они угощали обычной жареной картошкой и селедкой. Все равно посидели мы славно. Папа в прихожей, провожая нас, долго жал руку Нелюбову и хлопал его плечу, утверждая:

— Повезло тебе парень!

— Сам знаю, крупно повезло! — белозубо, с детской открытостью улыбался Даня.

…В следующий раз я, закрутившись в организационных делах по открытию читальни, встретилась с родителями только через неделю, на открытии выставки Санчо, куда мы с будущим супругом, естественно, опоздали. Виноват в опоздании был Нелюбов: он накупил мне столько нарядов, что сложно было определить, в какой из них лучше облачиться. После долгих переодеваний я остановилась на красном платьице в мелкий цветочек с расклешенной юбкой, и Нелюбов, вздохнув с облегчением, накинул мне на платье новую, непривычно шикарную шубку из опоссума.

Мама с папой твердили мне наперебой:

— Юлечка, куда ты запропастилась? Вас все заждались! Оказывается, выставка посвящается тебе!

— То ли еще будет, — пообещала я, багровея от неловкости. — Кстати, вы не станете возражать, если я сменю фамилию Малиновская на фамилию Нелюбова?..

Даниил раскланялся с родителями и помог мне избавиться от шубы. Я огляделась и чуть не сошла с ума. Меня даже холодный пот прошиб… Куда ни кинешь взгляд — в каждой рамочке я: Невероятно смешная в сползших на кончик носа очках, с размазанной тушью и спутавшейся челкой. Рядом — серьезная, снятая в полупрофиль на фоне графического листа Кирилла Золотарева. Я была здесь всякой: задумчивой, сердитой, смеющейся. Глядела в объектив изумленно и загадочно, обнимала Даню. Но главное, на всех снимках я была совершенно адекватной самой себе…

— Санька, — ахнула я. — Ну, ты профессионал! Нет, ты гений!

— Да, кое — что умеем, — изобразил он из себя застенчивого принца.

— Друзья мои, выпьем за восходящую звезду сибирского фотоискусства! — поднял бокал господин Миллер, которому по должности положено было быть информированным и вездесущим. — И запомните это имя: Александр Анисимов!

В галерее Chernoff, так же как некогда в галерее Krasnoff, проходил фуршет. Я краем глаза отметила, что на столах много бесплатного сыра, тарталеток с мясными наполнителями и рыбных канапе, но люди к раздаче не ломятся, а спокойно беседуют и обсуждают фотографии. Здесь была замечательная, доброжелательная энергетика. Доброта исходила от хозяев — шустрого брюнета художника Андрея Чернова и его ладной миниатюрной жены — блондинки Лены. Лена протянула мне стаканчик с вином, сказала, что рада знакомству. К нам, чтобы чокнуться, подошла Лиза, в стакане которой плескался яблочный сок.

— Лизочек, по такому поводу не грех выпить чего покрепче, — подмигнула я ей, и Даниил пошел за бутылкой.

— Юленция, вам правда понравилось то, что сделал Саша? — прозвенел Лизочек.

— А то? — в манере папарацци отозвалась я. — Ты опять на «вы»? Если не оставишь свои церемонии, поссоримся! — пригрозила я, любуясь медсестрой, чем — то похожей на Джоконду. — Кстати, почему Санчо тебя не сфотографировал?

— Он сфотографировал, вот. — Санькина невеста указала мне на самый большой портрет, одиноко висевший на стене прямо у входа в галерею.

Поразительно, но слона — то я и не приметила!.. Впрочем, Лизу на этом снимке трудно было узнать. Запрокинутое лицо, обнаженное плечо, распущенные длинные волосы, тень от ресниц на нежной щеке, полумрак и приоткрытые губы… Она была воплощением женственности, чистоты и соблазна. Светилась, будто фосфорная. Теперь я понимаю, что наш Санчо был влюблен как гимназист…

— Лизка, ты — прелесть, — ошалело признала я. А Даня протянул ей стакан вина.

— Нет, мне нельзя, — отказалась медсестра.

— Почему это?

В этот момент кто — то за моей спиной произнес:

— Юля, здравствуй!

— Здравствуйте, — ответила я и, вместо того чтобы оглянуться, вздрогнула. Вино плеснуло на Лизино платье. Отряхивая его, я дотронулась до ее выпуклого живота и совершила открытие: оказывается, эта девушка пребывала в том же интересном положении, что и моя сестрица… Мона Лиза и тут меня опередила…

— Ничего — ничего, Юленция, белое вино легко отстирывается, — отвела мою любопытную руку будущая мать и заявила: — Я тебе очень благодарна, если бы не ты, неизвестно, что стало бы с моим Санечкой…

Я хотела сказать что — то типа «не преувеличивай», но мужской голос за спиной опять напомнил о себе:

— Юленция, почему ты нас игнорируешь?

— Да? — обернулась и увидела… Кирилла Золотарева и Аллу Крымову.

— Ой!.. — невольно вскрикнула я.

Знаток деревянных душ хмыкнул.

— Вы как призраки из прошлого, — откровенно призналась я и поняла, что не готова к этой встрече.

Давние любовники здорово переменились. Кирилл раздался вширь и отпустил бороду, от чего стал выглядеть старше. Алла, одетая во вдовий черный свитер, утратила былую неотразимость: она поблекла, осунулась и словно бы усохла. Лицо, не тронутое косметикой, выглядело увядшим, но прежние пустые и бесстрастные глаза стали горькими.

— Я вернулась, — сообщила Крымова, хотя это было очевидно.

Я сглотнула ком, подступивший к горлу, и сказала:

— Теперь все изменится, все будет хорошо…

— Что это вы такие понурые? — недоумевал Даниил, качая в руках бутылку с водкой. — Вам налить?

— Мы не пьем, — отказался за двоих Кирилл и, сжав мой локоть, тихо прошептал: — Ты молодчина, Малиновская.

— Не пьют, а шепчутся, — проворчал Даня. — Ладно, буду пьянствовать с собственным тестем.

— Эй, парень, стой! Без меня не пей! — предупредил его соткавшийся из воздуха папарацци. Одной рукой Саня обнял меня, положил вторую руку на плечо Кириллу и громко затянул песню на незнакомом языке.

— О чем он поет? — спросила я Золотарева.

— Это наша алтайская песня. Если перевести ее на русский язык, получится: знай, куда путь держишь, маленький человек. Когда хочешь попасть в Ливерпуль, не сворачивай в Манчестер.

— Неужели алтайцам известны английские города? — с сомнением покосилась я на художника.

— Нет, таков мой вольный, авторизованный перевод, — признался он.

— Спишите слова, братцы, я буду петь вашу серенаду своей возлюбленной, — пошутил мой ненаглядный Нелюбов.

— А Юленции без надобности напоминать о выбранном пути, она с него никогда не сворачивала, — заверил мой верный друг Санчо и тронул меня за кончик носа. — Подружка, об одном прошу: ты хотя бы на мою свадьбу не опаздывай!

…Красное море в окрестностях Шарм — эль — Шейха куда живописнее реки Оби. Но почему — то, глядя на его синеву, я вспоминала печальные глаза Аллы Крымовой, рассказывала Лизе про слепую певунью из метро, которой мама целоваться не велит, про Рубена Гонсалеса, разглядевшего свет во мраке ограниченных возможностей. Она все понимала… Наши мужчины беспечно дули пиво под пляжными навесами или кормили булочными крошками прожорливых разноцветных рыбок. Я уверена, они бы меня поняли, если бы выслушали, — ведь от перемены места ничего не меняется: человек всегда таскает за собой груз своих переживаний, как черепаха панцирь.