— Вот что ты сутками сидишь в палате? Сам же говорил: перед Новым годом дел невпроворот! — накинулась я на Андрея.

— Сегодня седьмое ноября, выходной день, — попытался оправдаться он.

— Все равно, иди домой, к маме, — попыталась я избавиться от Ткача.

— Мама тебе прислала протертую клюкву. — Андрей вытащил баночку и терпеливо улыбнулся. — Очень полезно. Будешь?

— Ничего не хочу! Уходи!

— Значит, ты меня не простила… — вздохнул Ткач. — Но я опоздал буквально на пять минут! Если бы ты сумела отвлечь своего псевдодворника Бухменко всего на пять минут, он бы не успел столкнуть тебя в реку!..

— Это уже не важно, — призналась я прежде, чем замолчать наглухо и надолго. Я не стала объяснять Ткачу, что стесняюсь своей обезображенной внешности. Рядом с ним — здоровым, чистеньким, франтовато одетым — я ощущала себя прокаженной. И в этом никто, кроме меня самой, не был виноват, ведь не Андрей связался с папарацци, не он упорно совал нос куда не требуется, не он напридумывал следователей, донимающих неприятными расспросами.

Ткач, уязвленный моим молчанием, удалился. А проблема осталась: я ни с кем больше не могла общаться. Ни с Санчо, лежавшим в палате этажом ниже и приходившим по три раза за день, ни с Лизой, ни с Андреем, ни с родителями. Дошло до того, что я совсем потеряла сон и аппетит, вздрагивала при появлении докторов, похудела на восемь килограммов. Сброшенный вес не радовал, как и все остальное. Если прежде я любила солнечные дни, то теперь ждала наступления ночи, когда никто на меня не смотрит.

Депрессия пожирала меня вместе со стаей других подобных ей неврастенических диагнозов. Я тонула без воды, вдалеке от реки…

Выход нашла мама — она привела психотерапевта. Не буду рассказывать об унизительных сеансах гипноза, тягостном, изнурительном копании в подсознании. Важен результат — лечение подействовало. Я точно запомнила дату своего исцеления: в воскресенье, двадцать первого ноября, мне страстно захотелось вымыться, сделать прическу, накрасить глаза и уйти из больницы в вольный мир. Захотелось пройтись по улице, полюбоваться чистым, искрящимся снегом, прийти домой, заварить крепкий чай и выпить его из красивой фарфоровой чашки. Да мало ли на свете благостных занятий?.. Столько всего интересного! Надо только понять, куда ты стремишься доплыть.

Двадцать второго ноября меня выписали из больницы. Я тогда еще не представляла, к какому берегу поплыву. Остро хотелось стать счастливой. Но где оно, мое счастье?.. Предчувствие говорило мне, что близко.

Глава 12

«ДЕРЖИ МЕЧТУ В КАРМАНЕ!»

Мне выдали бюллетень, и свободного времени образовалась пропасть. Свободные деньги тоже водились: братец подкинул. Я приобрела новую шубку — легкую, искусственную, имитирующую мех снежного барса, — она оживляла бледный цвет моего лица. Чтобы не свихнуться от безделья, переклеила обои в коридоре, переставила мебель в комнате, в чем помог Павел. Купила два растения в горшках: деревце вечнозеленого самшита и куст бугенвиллеи, весной она должна была зацвести красновато — лиловыми цветами.

Посещая терапевта в поликлинике два раза в неделю, на обратном пути я заходила в фирменный магазин «Топ — книга». Выбор литературы там был колоссальный, так что новых книжек я накупила целых три стопки. Читала запоем — с утра до ночи, самое сильное впечатление на меня произвела повесть букеровского лауреата Рубена Давида Гальего Гонсалеса «Черное на белом». Сначала, признаться, я не надеялась, что со своей истощенной нервной системой осилю автобиографическую прозу сироты — инвалида о горестных скитаниях по детдомам и больницам. Но, открыв книгу в магазине, не смогла оторваться: слог простой, незатейливый, каждая строчка излучает доброту и мудрость, заряжает ясным пониманием и принятием жизни. Поразительно! Над бедным Гонсалесом судьба как только не куражилась, а он на нее не гневался, наоборот — сумел быть благодарным. Роман потряс меня настолько, что мне захотелось помчаться в магазин, скупить оставшиеся экземпляры «Черного на белом» и подарить их всем хорошим людям. Остановило меня ночное время суток…

Наконец — таки я преуспела в кулинарном искусстве: научилась варить классический украинский борщ. Оказалось, что это не так уж сложно. Однажды я приготовила гуляш и два салата по рецептам, почерпнутым из Интернета, и пригласила на ужин девушек из нашего офиса.

— Юлька, ты дико похудела и помолодела! — заявила Дина Галеева, тщательно следившая за собой всю жизнь.

— Естественно, я ведь подобно змее скинула старую кожу, — засмеялась я. — К тому же лекарства отбили у меня аппетит.

— Квартирка у тебя классная, уютная, — оглядевшись, оценила Оля Камельчук, обожающая комфорт и всякие дизайнерские примочки.

— Да, у Юльки все есть, только второй половины не хватает, — нашла недостаток в моем бытии Лена Сизикова.

— Ну, знаешь, моя сестра Виктория утверждает, что с женихами и в Москве не густо. А уж в Новосибирске и подавно… — вздохнула я.

— Это для кого как! — возразила Ленка. — Вот Илона Карловна, например, нашла себе завидного жениха — то ли исполнительного, то ли коммерческого директора агентства железнодорожных перевозок.

— Чего там завидного?! — заспорила Динка. — Невзрачный тощенький хлюпик с кривыми зубами. Да я бы с таким…

— Ты не права! — перебила ее Сизикова. — Андрей Казимирович внешне далеко не супермен, зато мужик башлевый, надежный. Прикинь, Юль, они назначили бракосочетание на двадцать четвертое декабря — день католического Рождества, и сразу из костела улетят в свадебное путешествие по Европе. Варшава, Дюссельдорф, Кельн, Амстердам, Страсбург, Париж, — взялась перечислять Ленка. — Везет же людям!

— Подумаешь! Вика тоже недавно была в Париже, — прикрылась я сестрой, будто ее поездка что — то для меня меняла. — Купила себе сумочку от Живанши в Галери де Лафайет, посетила Лувр. Говорит, в Париже делать нечего… разве только вина выпить… Но мы сейчас с вами тоже выпьем вина!

В носу защипало, и я, скрывая огорчение, с энтузиазмом схватилась за бутылку шампанского, затрясла ею, как трясут коммунисты транспарантами… Понятия не имею, как справляться с такой пробкой… Вдруг упрямая бутылка бабахнула. Я облилась пеной и побежала в ванную — отряхнуться и умыться. Брызги шампанского безвреднее слез: они не выедают глаза… «Эх, Андрюша, Андрюша, как же ты мог?» — спрашивала я пространство, сидя на краю ванны и наматывая полотенце на кулак. Двадцать четвертого декабря выпадало на пятницу, через две недели. «Ну, Ткач, погоди! — решила я. — Как бы в ту пятницу ты не попятился!» Хотя никаких конкретных планов мести у меня не было…

— Вкусный салат, — похвалила Ольга.

— Авокадо креветками не испортишь, — рассеянно пошутила я. — Еще немножко посижу на бюллетене и сделаюсь знатной кулинаркой. Не исключено, что даже торты научусь печь!

— Кого будешь откармливать? — опять влезла со своими экивоками бестактная Сизикова.

— Себя, любимую, — заявила я. Хотела разозлиться на нее, но Ленка всхлипнула:

— Мы с Виталиком расстались…

Мы дружно принялись ее жалеть и утешать, решили залить печаль шампанским, ради чего распечатали вторую бутылку. Дина вспомнила французскую поговорку: «Если женщина не права, пойди и извинись». Мы поспорили и решили, что нашим мужчинам недоступно подобное благородство. Я много чего могла сообщить по данной теме, но предпочла молчать: кошки на душе скребли и разрывали ее в лоскуты. Шампанское не помогало, от его пузырьков слезы пузырились вольней и хлеще. Мне приходилось выбегать на кухню, изображая из себя идеальную хозяйку, чтобы промокать влагу с глаз. Когда вернулась в очередной раз с гуляшом в большой миске, умница Динка декламировала сонет Шекспира по томику, взятому со стеллажа. Заканчивался он такой строчкой: «И долго мне, лишенному ума, / Казался раем — ад и светом — тьма».

— Как это понимать? — озадачилась я.

— Не будьте слепыми курицами, — коротко и ясно объяснила Галеева и добавила: — По жизни надо всегда держать мечту в кармане.