— Ну что же, и не было у васъ искушеній? — улыбаясь сказала дама.

— Сказать, что не было. Потому закрѣплено, въ сердцѣ у насъ закрѣплено отъ родителей.^[67]

— Ревности неужели не было?

— Ревности? Было, — улыбаясь сказалъ старикъ. Было и это, да какъ не поважены мы съ ней, такъ и ничего.

— Что же, она васъ ревновала или вы ее?

— Не запомню.^[68] Нѣтъ. Ну, былъ разъ прикащикъ у насъ щеголь, бабникъ такой скверный. Молодцы про него сказали мнѣ разъ. Ну и запало мнѣ въ голову, что какъ станетъ онъ за ней виснуть, глупости какія говорить. И запало мнѣ въ голову, что и она чаще на крыльцо выходитъ. И такъ скучно мнѣ стало. Я и говорю ей: «покаюсь я тебѣ: такъ и такъ. Смущаетъ меня объ тебѣ нечистый». Вся сгорѣла она. Эхъ, думаю, ужъ и ей не запало ли что въ мысль? Думаю, бабочка молодая, изгадится. Такъ жалко, жалко мнѣ ее стало.

Въ это время вдругъ подлѣ самыхъ разговаривающихъ раздался громкій звукъ оборвавшагося смѣха или рыданья. Всѣ оглянулись. На ручкѣ кресла сидѣлъ сѣдой господинъ и, впиваясь глазами въ разскащика, слушалъ. Когда на него оглянулись, онъ быстро всталъ, повернулся, пошелъ въ свой уголъ, что-то покопался надъ дѣвочкой и сейчасъ же опять вернулся.

Старикъ продолжалъ:

— И жаль было прикащика, хорошій малый былъ, разсчелъ — вотъ и все. И такъ и вѣкъ прожилъ, не знаю, что за любви эти такія. Все это отъ романсовъ, сударыня.

— Да какъ же отъ романовъ, — улыбаясь сказала дама. — Ну, а какъ проснется любовь, да увлечется. Ну, какъ бы вы не хватились во время, да (извините меня, я вѣдь только къ слову) жена бы ваша влюбилась да въ связь вошла бы?

— Ну такъ чтожъ? Развѣ она бы другая стала, развѣ убудетъ что? Ну чтожъ, скучно, извѣстно. А все же ее жаль. Еще жалче. Помочь надо.

— Ну да развѣ вы бы могли съ ней жить?

— Отчего жъ?

— Да она бы не захотѣла.

— Эхъ, какъ не захотѣть. Легче мужниныхъ хлѣбовъ нѣту. Законъ вѣдь.

— Да вѣдь любви бы ужъ не было.

— Отчего же любви бы не было? Любовь, сударыня, христiанская, братская сильнѣе каменныхъ стѣнъ. А что вы изволите говорить, это не любовь, это романсы. А отъ романсовъ-то и любви нѣтъ.

Опять крикнулъ что-то черный и остановился. Всѣ помолчали.

Прикащикъ пошевелился, еще подвинулся и, видимо страстно желая говорить, улыбаясь началъ:

— Да-съ, вотъ тоже у нашего молодца такой же скандалъ одинъ вышелъ. Тоже разсудить весьма трудно. Тоже попалась такая женщина, что распутевая. И пошла чертить. А малый степенный и съ образованіемъ. Сначала съ конторщикомъ, уговаривалъ онъ тоже добромъ. Не унялась. Всякія пакости дѣлала и его деньги стала красть. И билъ онъ ее. Чтожъ, все хужѣла. Съ Евреемъ свела шашни. Чтожъ ему дѣлать? Бросилъ ее совсѣмъ. Такъ и живетъ холостой, а она слоняется.

— Неправильно, — сказалъ старикъ.

Въ это время пришелъ кондукторъ спрашивать, у кого до Варвина билеты. Старикъ подозвалъ кондуктора и отдалъ билетъ.

— Скоро Варвино то, голубчикъ?

— Подходимъ.

— А неправильно. Терпѣть надо, — сказалъ онъ, доставая мѣшокъ. — Кабы законъ понималъ, была бы любовь христіанская, не прогналъ бы, пожалѣлъ бы. Прощенья просимъ.

Онъ всталъ, поднялъ картузъ и пошелъ. Черный господинъ проводилъ его глазами и остался на ручкѣ кресла.

Только что старикъ, завладѣвшій разговоромъ, ушелъ, поднялся разговоръ въ нѣсколько голосовъ.

— Стараго завѣта папаша, — сказалъ прикащикъ.

— Вотъ домострой живой, — сказала дама.

— Есть доля правды, — сказалъ господинъ съ хорошими вещами.^[69]

— Ему кажется это просто при той почти животной жизни, дальше которой онъ не видитъ, — сказала дама. — Для него не существуетъ еще вся та сложная игра страсти, которая составляетъ поэзію человѣческой жизни.

— Да, но на его сторонѣ выгода та, что вопросъ все таки разрѣшается для него, тогда какъ для насъ, въ нашемъ сложномъ цивилизованномъ обществѣ, онъ представляется неразрѣшимымъ.

— Совсѣмъ не неразрѣшимымъ, — сказала дама. — Рѣшеніе въ свободѣ, въ признаніи правъ.

Прикащикъ слушалъ во всѣ уши и улыбался, желая запомнить для употребленія сколько можно больше изъ умныхъ разговоровъ.

— Свобода? Какая свобода? — вдругъ неожиданно сказалъ мой сосѣдъ. — Какъ это свобода разрѣшаетъ вопросы? Позвольте узнать.

Дама какъ бы испугалась сначала, но потомъ отвѣчала:

— Свобода разрѣшаетъ вопросъ тѣмъ, что нѣтъ насильно навязанныхъ узъ.

— Да и безъ навязанныхъ узъ страсть можетъ быть, ревность. Я хочу женщину и другой хочетъ. Какъ быть?

— То есть какъ? Вѣдь женщина человѣкъ. Что она хочетъ?

— А если она не знаетъ, чего она хочетъ? Она хочетъ и того и другого.

— Я васъ не понимаю.

Онъ только крикнулъ, дернулся и замолчалъ.

Господинъ съ хорошими вещами вступился, желая разъяснить.

— Они говорятъ, — сказалъ онъ, указывая на даму, — что если бы была свобода, то какъ женщина, такъ и мущина, будучи вольны избирать себѣ по своей симпатіи, было бы больше согласія. А въ случаѣ ошибки могли бы свободно расходиться. Тогда только и правильнѣе бы сходились, и не было бы столкновеній при исправленіи разъ сдѣланныхъ ошибокъ. Такъ ли я васъ понялъ? — обратился онъ къ дамѣ.

— А страсти? — А развитыя, какъ онъ говоритъ, романсами страсти куда дѣть?

— Подчинить разсудку.

— Распустить во весь ходъ паровозъ, снять тормаза, а потомъ сразу остановить?

— Нѣтъ, почему же не отказаться добровольно, свободно избрать наилучшій выходъ?^[70] Положимъ, я люблю своего мужа, — сказала дама, — но вижу, что онъ любитъ другую. Какже я могу жить съ нимъ? Развѣ не очевидно, что только одно средство выдти изъ того ада, въ который мы поставлены, — это дать ему свободу. Иначе мы будемъ страдать оба.^[71] И я знаю такихъ супруговъ. Я вамъ разсказывала, — обратилась она къ господину съ хорошими вещами, — про моего шурина. Онъ любилъ ее и всетаки отказался для другаго. И самъ спокоенъ и счастливъ.^[72]

— Онъ никогда не любилъ, — рѣзко сказалъ мой сосѣдъ.

— Нѣтъ, почему же. Вотъ я знаю, товарищъ мнѣ...

И господинъ съ хорошими вещами разсказалъ, какъ его знакомый, узнавъ о невѣрности жены, вызвалъ на дуэль того, ранилъ, а потомъ развелся и женился, и тотъ женился на его женѣ и живутъ прекрасно.^[73]

— Гмъ! это не любовь даже. Это удобство. Такъ холостяки живутъ не любя.

— Почему же не любовь? — сказала дама.

— А потому, что если есть любовь, какже разойтись, уступить другому? Рыбамъ разойтись можно, молоки и икру класть, одной другой не мѣшать, а животныя не расходятся такъ легко.^[74]

— Да зачѣмъ же говорить про животныхъ, когда мы говоримъ про людей?

— Про людей... Люди тоже не расходятся. Про людей!^[75] А то то и дѣло, что мы выставляемъ принципъ, а потомъ не держимся его. Если любовь, любовь къ одной женщинѣ, — великое, высокое чувство — романсы, такъ какже я отдамъ другому ту женщину, которую я люблю? Во имя чего? Нельзя отдать, если есть эта любовь.^[76] А если могу отдать и быть доволенъ съ другою, то и любви ее этой нѣтъ, а есть самое низкое рыбье свойство.

— A человѣкъ что сдѣлаетъ, по вашему? — спросила дама.

— Человѣкъ настоящій, какъ я понимаю, сдѣлаетъ нѣчто особенное, да не о немъ рѣчь. Рѣчь о человѣкѣ нашего общества, вѣрящаго въ высоту чувства любви и любящаго. Если такой человѣкъ не рыба, онъ не разойдется^[77] и не отдастъ. Нетъ того, во имя чего отдать.^[78] Есть рыбы — всѣ рыбы, есть животныя, есть иногда и люди, только рѣдко.

— Почему же не можетъ человѣкъ, любя, отдать?

— А оттого что нельзя. Это хорошо разсуждать, что дѣлать, когда крушеніе будетъ, а какъ начнется крушеніе, того не сдѣлаешь. Вы слышали, вѣрно, дѣло разбиралось въ К. судѣ — Позднышева, — сказалъ онъ оглядываясь, какъ будто вошелъ кто-то.

Никто изъ насъ не слыхалъ про Позднышева.

— Не слыхали, такъ я вамъ скажу: убилъ^[79] жену, потому что любилъ ее. И не могъ не сдѣлать этаго.^[80]