— Бетси говорила, что Графъ Вронскій желалъ быть у насъ передъ отъѣздомъ въ Ташкентъ.

Алексѣй Александровичъ поднялъ на нее свои прозрачные голубые глаза. Она не смотрѣла на него и, очевидно, торопилась высказать все, какъ это ни трудно ей было.

— Я сказала, что я не могу его видѣть.

— Вы сказали, мой другъ, что это будетъ зависѣть отъ Алексѣя Александровича, — поправила ее Бетси.

— Да нѣтъ, я не могу его видѣть, и это ни къ чему не поведетъ... — Она вдругъ остановилась, взглянула вопросительно на мужа (онъ не смотрѣлъ на нее), — однимъ словомъ я не хочу.

Алексѣй Александровичъ былъ блѣденъ; онъ подвинулся и хотѣлъ взять ея руку.

— Успокойтесь, Анна. Я благодарю васъ за ваше довѣріе.

Она хотѣла отдернуть свою руку отъ его влажной, съ большими надутыми жилами, руки, которая[1325] искала ее, но, видимо сдѣлавъ надъ собой усиліе, пожала его руку и съ полными слезъ глазами взглянула на него.

— Это отъ васъ зависитъ, — сказала Бетси, вставая. — Ну, прощайте, моя прелесть.

Она поцѣловала Анну и вышла. Алексѣй Александровичъ провожалъ ее.

— Прощайте, Алексѣй Александровичъ, еще разъ благодарю васъ, — сказала Бетси, остановившись въ маленькой гостиной и крѣпко пожимая ему руку. — Я посторонній человѣкъ, но я такъ люблю Анну и уважаю васъ, что я позволю себѣ совѣтъ. Примите его, Алексѣй есть олицетворенная честь, и онъ уѣзжаетъ.

— Благодарю васъ, Княгиня, за ваше участіе и совѣты; я привыкъ семейныя дѣла обдумывать и рѣшать самъ.

Онъ сказалъ это по привычкѣ съ достоинствомъ и тотчасъ же подумалъ,[1326] что какія бы онъ ни говорилъ слова, достоинства не могло быть въ его положеніи. И это онъ увидалъ по сдержанной, насмѣшливой улыбкѣ, съ которой Бетси взглянула на него послѣ его фразы.

Еще Бетси не успѣла выйти изъ комнаты, какъ Степанъ Аркадьичъ, сіяя свѣжестью, красотою и весельемъ лица, вошелъ въ комнату.

— А, Княгиня, вотъ пріятная встрѣча, — заговорилъ онъ, — а я былъ у васъ.

— Встрѣча на минутку, потому что я ѣду, — сказала Бетси, надѣвая перчатку.

— Что, Аннѣ лучше? Ну, слава Богу, — обратился онъ къ зятю. — Постойте, Княгиня, надѣвать перчатку, дайте поцѣловать вашу ручку. Ни за что я такъ не благодаренъ возвращенію старины въ модахъ, какъ цѣлованію рукъ. — Онъ поцѣловалъ руку Бетси. — Когда же увидимся?

— Вы не стоите, — отвѣчала Бетси улыбаясь.

И Степанъ Аркадьичъ, кокетничая съ Бетси, вышелъ съ нею провожать ее до кареты.

— Подите къ женѣ, не провожайте меня, — сказала Бетси Алексѣю Александровичу.

Алексѣй Александровичъ пошелъ къ женѣ. Она лежала, но, услыхавъ его шаги, поспѣшно встала и, отирая слезы,[1327] сѣла на прежнее мѣсто, испуганно глядя на него.

— Я очень благодаренъ вамъ за ваше довѣріе ко мнѣ, — кротко сказалъ Алексѣй Александровичъ,[1328] садясь подлѣ нея.

— И очень благодаренъ за ваше рѣшеніе; я тоже полагаю, что нѣтъ никакой надобности Графу Вронскому пріѣзжать сюда.

— Да я ужъ сказала, такъ что жъ повторять? — вдругъ съ раздраженіемъ, котораго она не успѣла удержать, сказала Анна.

«Никакой надобности, — подумала она, — пріѣзжать человѣку проститься съ той женщиной, которую онъ любитъ, для которой погубилъ себя, нѣтъ надобности видѣть своего ребенка отъ этой женщины — женщины, которая его одного любила и любитъ и которая не можетъ жить безъ него. Нѣтъ никакой надобности. Боже мой! Боже мой! зачѣмъ я не умерла и должна смотрѣть на ненавистнаго этаго великодушнаго человѣка». Она сжала руки и опустила блестящіе глаза на его руки съ напухшими жилами, которыя медленно потирали одна другую.

— Не будемъ никогда говорить объ этомъ, — прибавила она спокойнѣе.

— Мое одно желаніе состоитъ въ томъ, — треща пальцами, медленно началъ Алексѣй Александровичъ, — чтобы никогда не упоминать объ этомъ, и очень радъ видѣть...

— Что мое желаніе сходится съ вашимъ, — докончила она, звеня голосомъ, раздраженная теперь тѣмъ, что онъ такъ медленно говоритъ и что она знаетъ впередъ все, что онъ скажетъ.[1329]

— Да, — подтвердилъ онъ, — и Княгиня Тверская совершенно неумѣстно вмѣшивается въ самыя трудныя домашнія дѣла. То, что для нея кажется простымъ......

— Я ничему не вѣрю, что про нее говорятъ, — быстро сказала Анна, — я знаю, что она меня искренно любитъ.

Алексѣй Александровичъ вздохнулъ и помолчалъ. Она тревожно играла кистями халата, взглядывая на него съ тихой ненавистью и всѣми силами души желая только однаго — быть избавленной отъ его постылаго присутствія.

— А я послалъ сейчасъ за докторомъ, — сказалъ Алексѣй Александровичъ.

— Я здорова, зачѣмъ мнѣ доктора?

— Нѣтъ, маленькая кричитъ и, говорятъ, у кормилицы молока мало.

— Для чего же вы не позволили мнѣ кормить, когда я умоляла объ этомъ? Все равно (Алексѣй Александровичъ понялъ, что значило это все равно) онъ ребенокъ, а его уморятъ. — Она позвонила и велѣла принести ребенка. — Я просила кормить, мнѣ не позволили, а теперь попрекаютъ.

— Я не попрекаю...

— Ужъ одно, что этотъ ребенокъ здѣсь... Боже мой! зачѣмъ мы не умерли. — И она зарыдала. — Простите меня, я раздражена, я несправедлива,[1330] уйдите.

Алексѣй Александровичъ вышелъ и пошелъ въ кабинетъ.

«Нѣтъ, это не можетъ такъ оставаться,[1331] — сказалъ себѣ Алексѣй Александровичъ, — нѣтъ, христіанское чувство прощенія — это одна сторона дѣла; прощеніе успокоило меня, дало мнѣ опору, да. — Онъ старался увѣрить себя, что это такъ было. — Но что дѣлать, какъ продолжать жизнь — это другая сторона дѣла, и я ничего не знаю. Знаю только то, что такъ это оставаться не можетъ. Она ненавидитъ меня, я думаю, съ своимъ духовнымъ величіемъ. — Алексѣй Александровичъ съ грустью чувствовалъ, что это такъ. — Необходимо предоставить ей выборъ, необходимо знать ее всѣ мысли, которыя она, очевидно, не въ силахъ выразить. Необходимо написать ей и вызвать ее на откровенный отвѣтъ».

Алексѣй Александровичъ сѣлъ къ столу, досталъ бумаги и хотѣлъ тотчасъ, такъ какъ оставалось еще два часа до обѣда, писать ей. Но что писать? Онъ всталъ, перекрестился и прочелъ[1332] «Отче нашъ». Опять сѣлъ и началъ: «Бывшій другъ и жена моя Анна», потомъ замаралъ. «Нѣтъ, изложу прямо, на черно дѣло». Онъ началъ:[1333] «Я желалъ и желаю однаго...» «Нѣтъ, не о себѣ. А изложить самую исторію дѣла». «Когда я въ первый разъ услыхалъ отъ васъ, — онъ поправилъ отъ тебя, — что отношенія наши прекращены»... «Да нѣтъ, что же излагать, она знаетъ все. Надо только сказать, что я рѣшилъ». Онъ замаралъ. «Положеніе это невозможно ни для тебя, ни для меня, ни для дѣтей». «Но какое же возможно?» подумалъ онъ. И вставъ, сталъ ходить.

Проводивъ княгиню Бетси до кареты и еще разъ поцѣловавъ ея ручку выше перчатки и навравъ ей такого неприличнаго вздора, что она уже не знала, сердиться ли ей или смѣяться, Степанъ Аркадьичъ вернулся въ спальню и засталъ Анну въ слезахъ. Но личность Степана Аркадьича, и на всѣхъ дѣйствовавшая, какъ миндальное масло, смягчающе и успокоительно, подѣйствовала успокоительно и на Анну. Она разсказала ему все и призналась въ томъ, что она меньше чѣмъ когда нибудь чувствуетъ себя въ силахъ переносить видъ мужа.

— Я слыхала, что женщины любятъ людей даже за ихъ пороки, но я ненавижу его за его добродѣтели. Я не могу жить съ нимъ. Его видъ физически дѣйствуетъ на меня, я выхожу изъ себя. Кончено, я погубила себя.

— Отчего же? — сказалъ Степанъ Аркадьичъ, — я не вижу. По моему, ваше положеніе очень просто. Не сошлись характерами, — сказалъ Степанъ Аркадьичъ, недавно видѣвшій такое заглавіе гдѣ то на афишѣ; — надо прямо и ясно распутать положеніе. По моему, я вижу, нужно разводъ и больше ничего.