— А вот и доктор Хоссейн, друг и единомышленник имама Кашани, — снова шепчет Ахави.

Хоссейна я тоже вижу впервые. Это оживленный человек с лысым черепом, энергичным лицом, настороженным, проницательным и наблюдающим взглядом. Он сразу же захватывает внимание зала, хотя и по–разному реагирующего на его слова. Хоссейн поднимает вверх обе руки и несколько театрально восклицает:

— Мы должны обрубить руки Англо–Иранской нефтяной компании. И мы этого добьемся. Весь народ встанет на защиту этого святого дела.

— Старый фигляр! — довольно громко доносится до нас из ложи англичан.

— Мы скорее прекратим добычу нефти, нежели будем отдавать ее англичанам…

— Слова, одни слова! Этим он хочет пробраться к власти, — поднимаясь с места, вопит один из депутатов.

— Хоссейн говорит верно! Долой грабительскую компанию! — кричит кто–то внизу.

— Не давать ему слова!.. Вон болтуна!.. — неожиданно кричат справа. Шум, топот ног, вопли заполняют зал меджлиса. Некоторые депутаты вскакивают с мест, другие, сдерживаемые полицейскими, порываются к трибуне, откуда, пытаясь пробиться сквозь невообразимый шум, надрываясь, что–то кричит Хоссейн. Звонок председателя тонет в общем гаме. Один из членов меджлиса бросается к Хоссейну, желая стащить его с трибуны: другой, по–видимому, сторонник оратора, перехватив члена меджлиса, отвешивает ему оглушительную пощечину. Начинается свалка, в которую вмешивается и администрация и дежурившие в меджлисе полицейские.

— Куликовское побоище! — говорит генерал.

Шаха уже нет. Его величество, по–видимому, ушел сейчас же после речи Кашани. Кавам эс–Салтанэ с небрежной улыбкой на утомленном лице равнодушно взирает на дерущихся парламентариев, усердно угощающих друг друга затрещинами и оплеухами. Американцы во главе с Мильспо смотрят из своих лож, что–то покрикивая дерущимся. Англичане, довольные концовкой спектакля, щедро оплаченного Нефтяной компанией, щелкают аппаратами. Наконец полиция выдворяет вон дерущихся, и заседание меджлиса продолжается. Не дожидаясь его конца и оставив Ахави в зале, мы выходим из здания к ожидающей нас машине.

В фойе, опершись о перила мраморной лестницы, стоит мистрис Барк и оживленно беседует с двумя шведскими корреспондентами. Завидя меня, она делает движение. Я останавливаюсь. Генерал, проходя мимо, молча наклоняет голову.

— Это ваш генерал? — спрашивает она. — Настоящий военный. Строгий, подтянутый, вежливый!..

— Да, он именно такой! Как ваше здоровье? Как сердце? Вы тогда очень испугали меня! — озабоченно говорю я.

— Все прошло. Просто — спазмы. Это бывает со мной. Скажите лучше, как вам понравился этот фарс, устроенный Англо–Иранской компанией? «Меджлис», — презрительно говорит мистрис Барк. — Как далеки эти господа от истинной демократии и парламентаризма! Прав был Реза–Шах, когда сказал, что Ирану нужен просвещенный абсолютизм.

— Ирану прежде всего нужно быть хозяином своей земли, свободы, жизни.

Госпожа Барк смеется:

— А ведь вы сейчас повторяете слова великого муллы, которому лично я симпатизирую, как наивному, честному и примитивному старичку. Когда он бормотал об империализме и колонизаторах, он был ужасно смешон и напоминал мне начинающего, только вчера вступившего в партию, лейбориста. Уйдемте отсюда, походим пешком по улицам, — вдруг предлагает она.

— А заседание? А информация в вашу газету?

— Пустяки! Заметка о драке, речах Хоссейна и Кашани уже отослана. Я набросала ее, сидя в корреспондентской ложе. Остальное неинтересно. Вопрос этот уже разрешен, — она насмешливо глянула на меня, делая паузу, — …союзниками, то есть вами, нами и Англией, а оставаться в этом бедламе и наблюдать за очередной азиатской дракой — скучно. Согласны?

— Прошу извинить, но обстоятельства не позволяют мне… Генерал ожидает меня в машине.

— Тогда мы встретимся через день. Надеюсь, вы будете послезавтра на традиционном футбольном состязании между янки и «Томми Аткинс»?

— Да, приглашение я получил и, вероятно, буду, — отвечаю я.

— Итак, до послезавтра!

В воскресенье генерал уехал для инспектирования частей, расположенных на шоссейных путях нашей зоны.

Пригласительный билет на футбольное состязание между англичанами и американцами был на три человека. Взяв с собою советника Арсеньева и майора Крошкина, я в пять часов выехал в Амир–Абад. Это был военный городок, в котором разместилась часть американских войск.

По дороге время от времени встречались дощечки и стрелки с указанием частей, расквартированных на данном участке. Большинство надписей были картинно–напыщенными, так, например, уличка, на которой разместилась танковая бригада, именовалась «Ад на колесах», пулеметная рота — «Огненные тигры», а мирная хлебопекарня и интендантское управление — «Дикий кабан Аризоны». Попадались и стрелки с надписями — «Бар «Белая лошадь», «Танцевальный зал», «Кинотеатр», «Пивная»… Кресты из перекрещенных мечей, взрывающийся аэростат, летящая лошадь со стрелой на шее и прочие символические рисунки перемежались с рекламой висконсинского табака и жевательной резинки «Олд Патрик».

Мы ехали в колонне автомашин, тянувшейся к западным отрогам Демавенда. По этой шумной, веселой, бесцеремонно и свободно державшейся колонне из «джипов», «виллисов», штабных и частных машин можно было бы безошибочно определить место, где находился стадион американцев.

Вскоре показался и он. Это был большой пустырь с деревянным, раскрашенным в три цвета въездом и тремя двухъярусными ложами с куполом и резной крышей, над которой развевались четыре флага — Ирана, США, Англии и СССР. От лож вправо и влево тянулось несколько отделенных пространством низких, неглубоких лож, дальше раскинулись в несколько рядов скамьи. Пустырь был обнесен высокими столбами и обтянут колючей проволокой. У входа шумела толпа военных, подъезжали и останавливались машины, сновали иранские жандармы и союзные полицейские, наблюдая за порядком, не допуская любопытных к центральной ложе, богато и безвкусно убранной дорогими коврами и букетами цветов.

Сойдя с машины, мы направились к входу, у которого стояли американские офицеры и рослый иранский капитан, проверявшие пригласительные билеты. В проходе я столкнулся с госпожой Барк.

— А я только что хотела попросить кого–нибудь проводить меня сквозь эту толпу к моей ложе. — Она взяла меня под руку, и мы вошли на стадион. — А где ваши места? — спросила госпожа Барк.

— Вон там, где размещаются мои спутники, — сказал я, видя, как Крошкин и Арсеньев рассаживаются в одной из лож с советским флажком. — За кого вы болеете? — спросил я.

— Не понимаю вас! — ответила журналистка.

— Простите, это наш московский термин. Проще говоря, кому вы желаете победы?

— Мне трудно ответить на это. По рождению я — англичанка, выросла в Америке. В Лондоне у меня много родных, и порой я очень скучаю по Англии. Ну, а вы кому желаете победы?

— Сильнейшим!

Мистрис Барк окинула взглядом стадион.

— Я космополитка. У меня нет определенной любви или неприязни к расам и народам, я терпимо отношусь и к цвету кожи, и к разным ступеням развития культуры и цивилизации народов, и все же я с трудом выношу этих забавных иранцев.

— Вы говорите о драке в меджлисе?

— Не только. Это один из штришков. Я говорю вообще об отрицательных национальных свойствах этого народа…

— Я не разделяю вашего взгляда.

— Конечно! Вы, русские, считаете братьями всех, я тоже, но с той лишь разницей, что этому «брату» следует еще долгое время вариться в котле цивилизации. Ну, взгляните, пожалуйста, на этих упитанных дам, грузно восседающих около своих не в меру похотливых, невежественных, подобострастных, но в тайниках своей души презирающих нас, мужей.

— Невежественных и похотливых людей можно встретить всюду. И среди европейцев и среди американцев их не меньше, чем на Востоке.

— А дам? — с усмешкой спросила Барк.

— Полнота не всегда безобразит женщину.

— Бедная! Значит, чтобы понравиться вам, мне следует пополнеть хотя бы до размеров вот этой пестро разряженной особы… — продолжала мистрис Барк, глазами показывая на полную, средних лет, красивую иранку, в ушах которой горели крупные бриллианты. — Кстати, вы знаете, кто она?