Как и все население Востока, старый армянский лев пуще смерти боялся позора.
– Хорошо, что есть руки, а к рукам напильник, – полез доктор Рыжиков в блестящий ящик со стерильным содержимым. – Теперь вместо двух минут – два часа…
– В вашем лице я почему-то уверен, – заверил мистер Черчилль рыжую совратительницу. – Оно прекрасно.
– Зачем тогда мне ваша маникюрня? – Она совсем склонилась, продевая в дырочки черепа, просверленные доктором Петровичем суровые надежные шпагаты.
– Затем, что все мечтают! – изумился он. – Какая у меня здесь очередь, не видели? Провинциалочки…
– Ушко тоже сотрется, – наводил мастер на изделии последние мазки, по-слесарному действуя стерильным рашпилем из детского набора. – Новое надо колоть. И бровь подогнуть… Внимание, товарищи апачи…
– Почему апачи? – переключился на него Черчилль.
– Потому что гуроны, – прошаркал доктор Рыжиков напильником, – племя презренное и лживое. Коварные, трусливые, неблагодарные, низкие. С черной, как гудрон, душой. А мы, апачи, полны всех достоинств. Горды, умны и благородны.
– Почему? – еще больше заинтересовался Черчилль.
– Потому что апачи помогали англичанам, а гуроны – французам. А Купер – англичанин…
– Какой Купер? – всерьез задело Черчилля.
– Который Фенимор, – познакомил их доктор Петрович. – И только в одном благородные апачи и черные гуроны похожи друг на друга.
– В чем? – спросили уже несколько слушателей.
– Скальпы они снимали одинаково: со лба на затылок. И очень ловко. А почему одинаково, хоть у них и татуировки, и перья были разные, и даже пляски у костра?
– Почему? – Теперь уже равнодушных не осталось.
– Потому что этому их научили европейцы, то есть мы. Это свинство у них завезенное, а не местное. И нечего клеветать на бедных детей природы. Они гораздо воспитанней нас.
Черчилль на своей трибуне хохотнул. Сильва Сидоровна, зачарованная его фигурой на табурете, приоткрыла рот под марлей. Ее протянутая рука с ниточкой повисла в воздухе. А уж ее-то мало чем на свете можно удивить. Почти что и нечем.
– Так, братцы кролики, – сказал доктор Петрович, когда лобно-теменной плекс был пристроен и дело подошло к основанию носа. – И все же приятнее быть творцом, чем живодером. Мы с вами можем представить, что ощущал господь бог, когда замешивал нас с вами из подручной глины. Как он сегодня хорошо себя ведет – и почти не кровит! Вот что значит правильная обработка…
– Кто не кровит, бог? – снова удивился Черчилль, которому надоело стоять на табурете.
– Откройте на страничке пять, – попросил доктор Рыжиков. – И держите повыше. Когда закончим верх, можно начать обедать. По очереди, в коридоре. Сулейман, подставляйте правую скулу…
И правая скула, заранее прокипяченная, пропаренная, проспиртованная, прислонилась к такому же искусственному виску. Примерилась. Вроде подошла. И переносица встала как в гнездышко.
– Обед – это прекрасно! – воскликнул Черчилль. – Я так проголодался!
– Тише! – метнула трагический взгляд Аве Мария Козлова.
От ее первого слова, произнесенного в эти часы, Черчилль тоже остолбенел.
– Маска с прекрасными глазами! Хотите, дам вам без очереди консультацию по красоте?!
– А как же я? – обиделась рыжая кошка Лариска. – Вы что же, меня бросили?
– Тут ходит такой здоровый парень в тельняшке, – предупредил доктор Рыжиков. – Он покурить вышел, видели? Это ее муж.
– Ну и что? – высокомерно отозвался Черчилль, как видно не любивший упоминания в своем присутствии о здоровых высоких парнях с прямой спиной. – Не в высоте счастье. И надо сразу предупреждать! А что вообще такого в консультации?.. – Его голос сорвался, как у обиженного мальчишки.
– Коля, посмотрите у него зрачки, – попросил вошедшего доктор Петрович. – Пообедали? Как там они? Как сегодня обед?
– В самый раз, – сказал Коля о зрачках и обеде.
Зрачки у Туркутюкова были в самый раз. Как будто он вдыхал не кислород с эфиром, а спал на природе, в тени цветущих лип, на траве.
– Будем зашивать верх, а потом резать низ или потом зашьем все вместе? – спросил совета доктор Рыжиков.
– Надо зашить, а то там пересохнет, – предложила рыжая ассистентша.
– Вы что, с ума сошли?! – сердито прозвучало с табуретки. – Зашьете врозь, а потом рожа перекосится! Низ и верх не сойдутся! Прикройте тампончиками аккуратно и работайте внизу! А я пошел обедать. Где это там обед?
– Если бы мы были хлорофилловые благодаря эволюции, – пустился доктор Рыжиков в свои любимые предположения, – то питались бы углекислым газом. А выдыхали бы кислород. Не надо хлеба и мяса, не надо молока и масла, хватит одного солнечного света. И у каждого на голове распускается достойная его корона. У кого розовый куст, у кого лопух, у кого лавровый венок… Тогда желудок будет как сейчас аппендикс…
Под это хлорофилловое дело он уже начал вскрывать застарелые рубцы на месте отсутствующего туркутюковского подбородка. Кряхтение возобновилось.
– Ну, у меня еще желудок не аппендикс! – похвастался Черчилль и широко зевнул. – Так где там обед?
– Сразу в коридоре увидите, – ответил пообедавший Коля Козлов. – Пароль: меняю портативный череп бегемота на бутерброд с селедкой и два кофе. Не забудьте.
– Сущий хорек, – вторично не могла не открыть рот ему вслед Сильва Сидоровна. – Глазки красные, будто кровь пьет.
– А как кровь пьют? – сменил инструмент доктор Рыжиков. – Чисто технически…
– Как будто как… – буркнула Сильва. – Все знают. Прокусит жилу и сосет.
– Какую? – дотошно спросил доктор Рыжиков.
– Кто сонную артерию, кто плечевую… Кому что нравится… – Сильва Сидоровна сочла объяснение достаточным.
– Да ну, хороший парень, – возразил Коля Козлов. – Свой в доску.
– Роскошный самец, – оценила Лариска. – Какие запонки!
– Сын затухающего вулкана и медных тарелок, – высказался за своего удалившегося шефа почтительный Сулейман.
– Сохраните-ка такой оптимизм не то что с горбом, а с прыщом на носу, – посоветовал своему окружению доктор Рыжиков, любуясь устрашающими огрызками туркутюковских челюстей.
– У кого прыщ на носу? – появился в двери Черчилль, дожевывая бутерброд с селедкой. – Насчет прыщей в носу есть гениальное средство. Одеколон «Гвоздика», концентрированный. Только вовремя, пока намечается. А если разовьется, то всё, разнесет как картошку. Так у кого это прыщ?
Никто не захотел сознаться.
– Приятного аппетита, – сказал доктор Рыжиков. – Как там обед?
– А ничего! – облизнулся косметик. – Там такая очаровательная кусачая штучка. Глаза зеленые, грудь маленькая, просто прелесть! Смотрит – будто сейчас коготками царапнет. Я это дело обожаю!
– Кстати, – посмотрел Коля Козлов на деликатно промолчавшего доктора Рыжикова, – она может и по роже.
– Что? – не разобрал Черчилль.
– У нее парень, – почти с гордостью будущего тестя сообщил доктор Рыжиков, – второе место в городе по культуризму.
– А папаша – воздушный десантник, – добавила рыжая кошка.
– Ненавижу культуристов! – отрубил Черчилль, взбираясь на табуретку.
– Скажите-ка! – явно удивилась рыжая. – За что?
– Я умных культуристов не встречал. По-моему, тут развивается обратная пропорция: чем рельефнее мускулы, тем глаже извилины.
Доктор Рыжиков не без злорадства представил при этом Валеру Малышева.
И приказал:
– Лариса, Сулейман! Давайте в очередь обедать! Скоро будет нужна грубая физическая сила.
Рыжая моментально исчезла глянуть на коридорную соперницу. Сулейман застенчиво помедлил – как оказалось, в пользу другого едока.
– А там еще остался бутербродик? – поинтересовался притихший было Черчилль. – А то заснуть можно, пока дождемся зашивания. А если я засну стоя, упаду с табуретки.
В коридоре Валерия одной рукой оттянула со рта рыжей Лариски марлю, а другой ловко заправила его кусочком хлеба с ветчиной и завершила глотком кефира. Лариска благодарно замычала и скрылась. Это был годами отработанный ритуал.