XI. На сцене

На небе была всего одна тучка. Она дошла до самого зенита и стала разворачиваться и разворачиваться, пока не превратилась в огромного белого льва. Но гроза так и не разразилась.

Ребята постарше, у которых еще не кончились уроки, стояли на школьном дворе и, изнывая от жары, обменивались впечатлениями.

— А неплохо бы сейчас лимонаду!

— Ишь чего захотел! Небось в магазине ни одной бутылки не осталось!

Андреас, хромая, добрался до ворот и вышел на Обезьянью лужайку. В портфеле его лежал дневник, а в дневнике красовалась такая запись, какой еще никогда не было ни у кого во всем классе. И еще две четверки — одна по арифметике, а другая за контрольную по грамматике. Пятерка по чтению так и осталась незанесенной, потому что он забыл дома тот листочек, на котором фрау Линден ее записала, когда он забыл дневник. Этот листочек он оставил в «Сказках братьев Гримм» вместо закладки. В сказке «Братец и сестрица».

У ворот стоял Детлев Тан.

— Хочешь со мной дружить? Тогда поедем вместе купаться, — сказал он.

— Я и так с тобой давно дружу. С тех пор, как сижу за тобой на парте, — ответил Андреас. — Хоть я тебе этого и не говорил. А где Гано?

— Пошел спросить мамочку, можно ли теперь с тобой водиться.

— Он тебе так сказал? — спросил Андреас.

— Он сказал, что, когда ты плюнул в Карин, это было очень противно.

Они пошли вдоль шоссе под отцветающими акациями, в гору, в сторону Вайнахтсберга, вдыхая душистый влажный воздух. Рой пчел, жужжа, облетал ветки акаций. Казалось, это работает пылесос…

— Велосипед у тебя в порядке? — спросил Детлев Тан.

— Да нет. Цепь ослабла. Я тут на днях ездил с отцом на Ромерберг, так она раза три соскочила. Может, все равно поедем?

— Ясное дело. Только сперва заедем в автоинспекцию. Попросим укоротить цепь. Скажем, а то, мол, опасность для уличного движения. Тогда они сделают. Как ты думаешь, дома тебе здоровую трепку зададут?

— Трепку? За что?

— Ну, за эту запись в дневнике.

— Мой меня не бьет.

Детлев Тан был так огорошен, что стал посреди дороги.

— Теперь понятно, отчего ты так плохо растешь!.. Ох, и жара!

— А еще, — сказал Андреас, — мой придет домой в половине шестого. Тут он, конечно, мне выдаст. Но влепить он может, только если я совру. А зачем мне врать, если он меня не лупит? Сам посуди.

Детлев Тан опять остановился на дороге. Он оглядел своего хромающего друга — растрепанного, измазанного чернилами, и сказал:

— Поехали туда, где Карин всегда купается… Ну, чего смеешься! Я знаю, что ты думаешь. И ничего подобного!

Андреасу стало стыдно, что Детлев Тан так разволновался.

— Все так думают, — сказал он тихо. — Клавдия даже мелом на тротуаре написала: «Д. любит К.».

Детлев Тан заорал на весь поселок:

— Это каждый может написать! Хочешь, я плюну в Карин, как ты утром плюнул? Спорим, плюну!

— Вот еще, спорить. Чушь какая! Поехали. Главное — к полшестому вернуться. Мне надо быть дома, когда отец с работы придет.

— А что тебе будет, если не вернешься?

— Скажу, что велосипед забарахлил. Он мне поверит.

— Так ты и скажешь? — спросил отец Андреаса, сидевший в саду под кустом: здесь, в тени, он ждал Андреаса. — В самом деле так скажешь?

Андреас испугался, услышав голос отца. Откуда он тут взялся?

— Я думал, ты на заводе, — проговорил он запинаясь. Отец открыл калитку и впустил ребят в сад.

— Я из-за тебя остался дома, — сказал он.

Отец Андреаса был сильно обеспокоен. Разговор с учительницей не дал того результата, на который он надеялся. И теперь он не знал, как быть с Андреасом. Он думал еще раз поговорить с фрау Линден, но в более спокойной обстановке, не на ходу.

Отец Андреаса опасался за сына. Он боялся, что такое количество замечаний в школе сделает его равнодушным. Он попросту привыкнет получать замечания. Или еще того хуже… А вдруг Андреас в один прекрасный день начнет гордиться своим плохим поведением?

Вот этого-то отец Андреаса и не хотел допустить. Чтобы не съехать окончательно, Андреас должен знать, что он, его отец, в него верит. Поэтому он не поехал на завод после разговора с учительницей, а пошел домой ждать Андреаса.

Детлев Тан поглядел на отца Андреаса повнимательней и нашел, что тот нисколько не важничает. В шортах, а ноги совсем не загорелые — скорее, он смешной, чем важный. Детлев Тан поздоровался с отцом Андреаса и вежливо спросил:

— Вы его выдерете, Андреаса?

— Ты считаешь, что он этого заслуживает? — спросил отец Андреаса.

— Я только спрашиваю, — бойко ответил Детлев Тан. — Потому что Андреас всегда говорит, что вы его не бьете.

— Это он тебе правду говорит.

— Законно, — кивнул Детлев Тан. — Тогда, значит, он может пойти со мной купаться, да?

— Сперва расскажи-ка мне, как этот снаряд — «копь», что ли? — попал Андреасу на ногу.

— Этого я сказать не могу, потому что я не видал — я ведь впереди шел. Но вообще-то Пампуша мог бросить. Знаете, сколько он уже ниппелей у других ребят из камер повытащил! А те потом, как дураки, стоят на дороге… Но про это фрау Линден и слышать не хочет. Она говорит: что происходит за стенами школы, меня не касается. И вообще Пампуша во всем виноват. Он у Андреаса из руки камень вышиб. Он это в один момент делает, никто и моргнуть не успеет. А потом разыгрывает из себя паиньку… Если Андреас поедет, укоротите ему, пожалуйста, цепь. Или, может, мне его на раму посадить?

— Да нет, в такую жару тяжело. Цепь… Да, я знаю. Хорошо, что-нибудь придумаем. Приходи за ним в четыре.

Андреас прошел вслед за отцом на кухню.

Пока он мыл руки, отец читал в его дневнике запись о событиях, которые ему были уже известны со слов фрау Линден. Черным по белому здесь было написано, что Андреас грубо обращается со своими товарищами и дерзит учителям и что ему придется вынести общественное порицание на общем собрании всей школы, которое состоится в конце учебного года. Отец потер себе лоб — видно было, что ему тут что-то не совсем понятно.

— Скажи-ка, Андреас, а в кого ты еще плевал, кроме Карин?

— Только в Карин.

— Фрау Линден здесь пишет: «Его грубость выражается в том, что он во время урока физкультуры плюет в своих товарищей». — Отец посмотрел на Андреаса. — Значит, ты еще в кого-то плевал?

— Нет. Только в Карин, — настаивал Андреас. В это время он снимал ботинок и носок с больной ноги.

— Только в Карин… Ну, что я должен еще подписать?

— За контрольную по арифметике и по грамматике — две четверки.

Отец раскрыл одну за другой обе тетради и подписал контрольные работы. Он обнял сына за плечи и сказал:

— Ладно, Андреас. Надо тебе побольше есть, тощий ты, как вобла. Что у вас в школе на завтрак-то сегодня было?

— Не знаю. Мне и есть не хотелось.

— Ну и зря. И талон на горячий завтрак пропал, и спасибо тебе никто не скажет. Ну-ка, покажи свою травму… Ого! Здорово тебе досталось. Все пальцы в крови. А ноги-то какие грязные. Бр-р! У учителя небось темно в глазах стало, когда он глянул!

Андреас стыдливо поджал пальцы и спрятал ногу за ножку стула.

— А он и не глядел.

— Не говори ерунды. Ему ведь надо было узнать, что с тобой случилось.

— Да нет, он не глядел.

— Это плохо… Но есть учителя, которые еще только учатся быть хорошими учителями. Может, ты и сам когда-нибудь станешь учителем. Тогда ты будешь знать, как это больно, и поможешь ученику. — Отец вытер лоб. — Жарко. Но делать нечего. Поедем на рентген. Вымой ноги и надень чистую рубашку.

Когда Андреас с отцом ехали в город, они увидели в облаках четырехмоторный самолет. Самолет летел низко и, видно, собирался приземлиться в Западном Берлине. Андреас сначала подумал, что это советский, «ИЛ-18». Но, судя по трассе, это был, наверно, английский или американский.

Заговорив про этот самолет, Андреас с отцом перешли и на другие темы. Они говорили про разные страны и города, про войну и про мирную жизнь.