Такие доводы постепенно действовали на Родса. К тому же опыт учебы в Оксфорде наглядно показал ему, что есть и другие, куда менее явные, но отнюдь не менее действенные методы. Эти влияния видны уже в завещаниях 1892 и 1893 годов. Но шок от набега Джемсона заставил Родса в корне переосмыслить вопрос о способах достижения главной цели.

В последнем завещании нет даже упоминания о секретном обществе. Его-то место и заняли стипендии в Оксфорде, о которых Родс столько думал в последние годы жизни. Мысль о воспитании через Оксфорд будущих распространителей его идей не только возобладала в последнем завещании — она вытеснила собою проект организации тайного ордена.

При этом Родс недвусмысленно объявил в своем последнем волеизъявлении, что ставит своей целью не распространение образованности и научных знаний, а воспитание людей, преданных «всемирному союзу англоговорящих народов». Он поручал душеприказчикам отбирать кандидатов не только по приверженности к академическим знаниям — стипендиаты «не должны быть просто книжными червями». Надо быть спортсменами, хорошо играть в футбол, крикет или подобные игры, обладать мужеством, твердостью характера.[187]

Одного из своих душеприказчиков Родс в июле 1899 года инструктировал так: «Вы должны также отобрать лучших студентов и направить их в разные части мира, чтобы они распространяли в колониях имперскую идею; при этом лучше, если они будут неженаты, потому что дети и другие домашние заботы обычно мешают высоким помыслам».

В сущности Родс выдвигал здесь те же требования, что и к членам так и не созданного тайного союза. Это естественно. Ведь цели перед его оксфордскими стипендиатами ставились такие же. Да и человеческий материал намечался тот же: младшие сыновья, они-то в первую очередь и нуждались в стипендиях.

Стипендий Родс выделил немало. При этом не забыл и свою идею сближения «англотевтонской расы». Германскому императору предоставил право ежегодно распределять пять стипендий среди выпускников немецких школ.

В завещании он особо разъяснил: пять стипендий в год при трехлетнем обучении означают, что в первый год будут учиться пять студентов, во второй — десять, а начиная с третьего — пятнадцать.

Подавляющее большинство мест он выделил англоговорящим — Британской империи и Соединенным Штатам. Для английских владений — шестьдесят шесть, для Соединенных Штатов — по две стипендии на каждый штат. Английские владения — Родс перечислял их — это были Южная Африка, Канада, Австралия, Новая Зеландия, Бермудские острова и Ямайка.

Иными словами, почти исключительно «белые» доминионы и колонии. И когда Родс писал, что никого из кандидатов нельзя отвергнуть по расовому или религиозному признаку, под словом «расовые» он подразумевал, конечно, «национальные» — в английском языке эти слова нередко взаимозаменяемы. Родс имел в виду только белых — брал под защиту буров или франкоговорящих канадцев.

Но — ирония судьбы — в дальнейшем душеприказчики Родса — вернее, преемники его душеприказчиков — в связи с изменением положения в мире вынуждены были трактовать завещание в буквальном смысле слова. И по стипендиям Родса в Оксфорд стали попадать люди всех цветов кожи…

Немало родсовских стипендиатов достигли широкой известности. Родс, вероятно, порадовался бы, увидев множество их имен в аппарате управления стран Британской империи и Содружества. Не огорчил бы его, вероятно, и Дин Раск — государственный секретарь в правительстве Джона Кеннеди.

Но что бы сказал Родс, узнай он, что его стипендиат по имени Абрам Фишер, бурский аристократ, внук премьер-министра бывшей Оранжевой республики, казалось бы самой судьбой посланный для выполнения родсовских заветов — «сплочения» белых южноафриканцев под британским флагом, взял да и стал лидером революционного подполья. И был осужден властями Южной Африки на пожизненное тюремное заключение…

Этого Родс не узнал.

Родсу не исполнилось и 49 лет, и трудно представить его дожившим до мировой войны, до двадцатых или тридцатых годов нашего века. А ведь немало его ровесников и людей его поколения не только жили, но и вполне «вписались» в эти совсем иные времена. Бернард Шоу, родившись тремя годами позднее Родса, дожил до 1950-го, Сидней и Беатриса Уэббы — до середины 1940-х. Джон Гобсон, один из самых яростных критиков Родса, — до 1940-го.

Армиями первой мировой войны командовали Гинденбург, Жоффр, Китченер, все старше Родса, и его ровесник — Брусилов. Петен, герой первой мировой войны и позор второй, был всего на три года моложе Родса и умер лишь в 1951-м.

И в мировой политике это поколение держалось еще долго. Бальфур, Асквит, «Тигр» Клемансо, Ян Масарик — все они были старше Родса, а их именами пестрели газеты двадцатых годов.

Буквально всем, с кем так или иначе связывалось имя Родса, судьба подарила куда более долгую жизнь. Джемсон и Хофмейер прожили на полтора десятка лет больше Родса; Солсбери, Киплинг и Конан Дойль — на два с половиной; Чемберлен и Крюгер — на три десятка; королева Виктория и лорд Розбери — на три с половиной. Даже Лобенгула жил на десять лет дольше.

Родсу повезло. Он не изведал старости, не узнал трагичного мира старческих представлений, ощущений, немощей. А для него старость оказалась бы особенно страшной. Время его миновало быстро — это было так очевидно. В британскую политику приходили другие люди. Дело не в том, лучше они или хуже, моложе или старше — они просто были другими.

В год смерти Родса английским премьером стал Бальфур. Он был старше Родса на пять лет. К его восьмидесятилетию, уже в 1928 году, в «Таймсе» появился сонет-поздравление, кончавшийся строчками:

О Родсе так бы никто не сказал. В чем, в чем можно его заподозрить, но не в бесстрастности, не в равнодушии. Свое дело он делал пылко, отдаваясь ему целиком и принимая его абсолютно всерьез. И английские барды воспевали его совсем не так, как Бальфура. Киплинг писал в своем «Надгробном слове» Сесилю Родсу:

Этот типичный для тех времен панегирик Родсу помогает лучше понять, почему же В. И. Ленин охарактеризовал его как «героя дня» тогдашней Англии. Тогда, в пору жаркой схватки за раздел мира, правители Британии особенно нуждались в людях, о которых можно было сложить такие стихи. В тех, кого можно подать широкой публике как горячих, страстных, одержимых.

Та эпоха длилась двадцать пять — тридцать лет. С 1870-х годов до начала нашего века. Деятельность Родса пришлась как раз на эти годы. Он был плоть от плоти, кровь от крови тех сил, что делили, кромсали на куски целые континенты.

Но время это кончилось. К началу XX столетия мир был уже поделен. Англо-бурская война стала завершением этого раздела.

Вместе с эпохой, как часто бывало в истории, ушел и человек, ставший ее олицетворением.

Зенит могущества Британской империи, самой большой империи в истории человечества, связан с именем Родса, но так ли уж надолго она его пережила? Теперь, оглядывая весь путь ее, уже ставший достоянием истории, можно сказать: как же быстро она распалась…

Прошло лишь сорок лет после смерти Родса, и его младший современник Уинстон Черчилль драматически воскликнул: