— И правда — земвя тепвая-тепвая! Токо ковется и щекочется! — И он шагнул в траву. — А трава — мя-ях-кая! — И тоже засверкал пятками по ограде.

— Вот ты где-ка! — распахнулась калитка, и Юра увидел бабушку Лизу.

Он не любил ее за то, что она звала его не Юрой, как все, а Егорием, и за то, что у нее были строгие-престрогие глаза.

— Вот ты где-ка! Шурка! — сказала бабушка Лиза его новой подружке. — А мать обыскалась тебя! Вот как ты домовничашь! Полон огород кур напустила, варначка.

— Это наша бывшая председательша! — зашептала девчонка Юре.

— Мать-то на речку побежала, — продолжала выговаривать ей бабушка, — Думает — туда ты удула!

— Никуда я не удула. Тут я вовсе!

— Познакомились, стало быть? Вот и дружитесь! Егорий — хороший мальчонок. Вон он какой чистенький у нас, быдто грыбочек беленький!

«Опять Егорий да Егорий!» — обиделся Юра, сел на свой «автомобиль», покатил от них в дальний угол ограды.

Старуха вышла в калитку, а Шурка опять юркнула под ворота, в который раз прометая под ними пыль подолом незнаткого уже платьишка…

— Ох, сколь головушек успел ты уложить! — в ту же, только покачнувшуюся от времени, калитку вошла Елизавета Пахомовна. — Управился? — осмотрела ограду, устланную крапивой да репейником. — Ну, пойдем, испробуй моева луковичка.

«Сколько же ей теперь лет?» — думал, идя следом за старухой, Юрий.

В уютной, по-старинному убранной избе исходил ароматом луковый пирог на столе, красовалась бутылочка домашней наливки.

— Мммм, — наслаждался Юрий пирогом. — С детства не едал такого!

— Ешь, ешь, — обрадовалась похвале старуха. — С молочком вот, козье, правда, — на козах все больше ноне выезжаем… Зовут меня и отец твой, и сестрица Ленушка — сколь пословная выросла девушка! — переезжай да переезжай к нам, на центральную усадьбу! Петро бает, мол, квартиру со всеми удобствами дадим. Не-ет! Годов с десяток, я думаю, еще продержусь, поживу здесь, покараулю вам Воронину. Может, кто из вас, из молодых, и надумает навовсе вернуться… Вот бы ты, Егорьюшко…

— Ну, баба Лиза! Я — отрезанный ломоть!

— Бывает, — поджала старуха губы. — Бывает, конечно, работа такая: держит. Ты кем робишь-то?

— У меня специальность универсальная, — хоть где не пропаду!

— Хоть где? А по нам — так, стало быть, нигде, — развела руками старуха.

— Елизавета Пахомовна, как могло с отцом такое… как это он в отстающие попал? Гремел ведь совхоз. Я помню — уехали мы уже от него, а я все вырезки из газет собирал… Как это он так — не пойму…

— Петро-то? Да кабы он один… Расскажу я тебе, Егорьюшко, байку, а ты слушай да понимай. Вот, к примеру, приехал бы ты не на час домой, в Воронину, а навовсе, жить-зимовать… Дак с чего бы ты начал? Сперва ты, самое верное, сорну траву выкосил. А дале?

— Ну, печку, наверно, поправить надо да крышу над головой.

— Эдак, эдак, — сверлила его старуха строгими глазами. — А дале?

— Вон ворота падают, — включился Юрий в игру. — Огород загородить надо да воткнуть какой овощ в землю, еще бы, поди, выросло что…

— Эдак, эдак… А теперь слушай… Только это напланировал ты себе делов — край необходимых! А оттуда тебе, — подняла старуха палец вверх, — дзынь! Звонок.

— Откуда — оттуда? — хитренько усмехнулся Юрий.

— На то она байка — понимай. К нам — из району, к ним — еще откуда повыше. Словом — дзынь! Спрашивают тебя: такой-то такой-то? Жить-зимовать собираетесь? Ну так вот: строчно ремонтируйте баню! «Да я крышу было собрался починить», — ты имя. «Никаких крыш, дорогой товарищ! Баню! Вам с дороги помыться надо». Дак что бы ты стал делать, Егорьюшка, при таком положении?

— Так и сказал бы: да вы что? Мне крыша над головой нужна, а не баня!

— Вот то-то и оно. А батюшка твой, Петро Иванович, ему баню прикажут — он баню и строит. Все считает: там, — подняла старуха палец вверх, — лучше знают, что нам здесь делать надо. А Глобин, хитрая лиса, и крышу покроет, и печь складет, а отчет даст, мол, баню по вашему указанию построил. Вот так и живем, Егорьюшко. Испокон хлеборобы мы были, а теперь вот скот ростить взялись. А угодий никаких. Да еще и обман получился: давали бычков нам, а Глобин их перехватил — пришлось телочек нам ростить — одно к одному… Землю запустили… А кто мы и есть-то, коли не до земли нам…

Шел Юрий по бывшей своей улице и не поднимал глаз. Шел и как наяву слышал голоса будто купающихся в речке ребятишек, топот лошадиных копыт. Вот щелкнул отчетливо кнут. Вот идет стадо, мычат коровы. «Динь-дзинь!» — работают в кузне. Живет деревенская улица. Поднял голову — пусто кругом, тишина.

Заволновался вдруг: ноги сами привели его к Шуриному дому, тоже, кажется, жилому. Затаив дыхание, не в силах справиться с собой, вошел во двор. Дверь в сени была распахнута. Юрий шагнул и замер: на полу в этой сенной прохладе спала… Шура. Полушубок на пол бросила и прилегла вздремнуть — притомилась, видно, на работе. Голубая, в цветочек, сорочка сползла с плеча, приоткрыв по-девичьи светящуюся грудь. Воланчики, оборочки, кружева… Лицо разрумянилось, губы приоткрылись, улыбаясь во сне чему-то. Темные волосы, освобожденные от заколок, тоже, казалось, отдыхали, разметавшись по полушубку.

Он попятился — скрипнула половица.

— Ай! — вскинулась девушка, обхватила руками плечи. — Кто тут?

— Простите, — смутился Юрий. — Думал… показалось — Шура…

— Ха-ха-ха! — сразу проснулись глаза девушки. — Да неуж меня с Шуркой можно спутать? Шурке — за тридцать! А я самая младшая, заскребышек… А вы… вы Юра. Ой, какой вы тоже — постарели… Я вас помню… Я маленькая была, а помню, как вы с Шурой дружили… Лариска я — спомнили? Мы здесь не живем, мы на центральной усадьбе теперь живем… И Шура с семьей своей. Ой, она у нас счастливая. В отпуске счас с мужем, с детьми — он у ей тоже учитель. Купаются на море! Скоро должны прикатить! А я на лето сюда перебираюсь — отседова до летних выпасов ближе. Телятниса я — кому-то надо! Вот телушек своих напоила, пришла да завалилась. — И замолчала смущенно, вспомнила, что в одной сорочке.

«До чего на сестру похожа!» — думал Юрий, выходя из двора. «Ну, эта, Лариска, — сестра. А та, студенточка, с какой стати? А тоже — очень похожа». Удивился, что вспомнилась вдруг почему-то незнакомка та. «Ой, землянка! Ананас и ананас! Вы ели ананас?..» Бывают такие люди: встретишь на миг, а помнишь долго. И тепло как-то становится, и грустно одновременно. Встретились — разминулись. И навсегда.

То ли под впечатлением встречи с прошлым, то ли устал видеть разоренную свою деревеньку — от Шуриного дома побрел Юрий через ближайшую, так любимую им с детства рощу.

Шел не торопясь, словно со стороны наблюдал свою печаль, слушал занывшее сердце.

Подойдя к своему домишке, Юрий оторопел: перед воротами увидел воз бревен, только что привезенных, судя по густому сосновому аромату, из лесу. На одном из бревен сидела бабушка Лиза верхом, помахивала топориком, ловко держа его в костлявых руках.

— Бабушка Лиза! — только и смог сказать Юрий, увидев всю эту картину.

— Да ты только ушел, — оправдывалась старуха, — а тут лесник Натолий с этим возом. Продай, говорю: может, человек заплот починить захочет, вон нижний венец у избы подгнил… Ты не отказывайся, Петрович, подправь домишко: может, когда еще приедешь, сынка привезешь, жону — я бы их козьим молочком попоила…

— А зачем же вы — дайте, я сам… — потянулся он за топором.

— Нет уж! Не отымай ты у меня струмент: больно любела я эту работу! Завсегда, сколь строились, мое это было дело — бревны ошкуривать. Иди-ка — почайпей, а мне в охоточку!

— И мне в охоточку! Слезайте, баба Лиза! — приказал Юрий и, поплевав на ладони, заработал топором. Поигрывал он у него в руках. Тонкой кожурой стлалась под ноги душистая сосновая кора. Разогнулся — стоит перед ним Лариска, смотрит на него, улыбается:

— Обратно подумали, что я — Шурка! На-а бу-ет рассказать ей об этом — вот похохочем! — И она засверкала голыми пятками к речке.