— Да что ты злишься, Анжи! — вмешалась Магда. — Я тоже считаю — поговорить надо. Не хочет по-человечески жить, мы ведь можем и потребовать, чтобы ее выселили. Напишем письмо в администрацию. Из других ночлежек ее как-то же убрали. Но сначала нужно попробовать поговорить. Не зверь же она, в конце концов.

— Ну это смотря с какой стороны посмотреть, — отозвалась Глория. — Я иногда из своего угла как взгляну на нее, так мороз по коже — вылитый зверь лютый... И внешне, и внутренне...

— Что там у нее внутри, мы не знаем, — сказала Несса. — Кто бы из нас на ее месте жизни радовался? Не знаем мы того...

— Удивляюсь я тебе, Ванесса, — не унималась Анжелика. — С какой ты горы скатилась? Говорят тебе, не помогут твои убеждения, уговоры. Здесь сила нужна. Вот сейчас нож из-под матраца взять, и ее же тем ножичком постращать. Не поранить, а попугать только. Чтоб хвост свой поприжала.

— Анжи, ну к чему ты подстрекаешь? Здесь тебе не «кулинарное заведение», — сказала Несса.

— И не богадельня тоже, — парировала Анжелика. — Городская ночлежка в иной раз почище «кулинарии». Там хоть знаешь, кто чего стоит, у кого — вши, у кого — блохи. А здесь — не знаешь. Никогда не знаешь, кто на что горазд. Ритка, подними матрац!

Ритка привстала в импульсивном порыве, но потом опять села.

— Да, если бы Робин и имела нож, неужели она бы его в боксе держала? — высказала сомнение Челсия.

— А где ей держать! — ответила Анжелика, все больше возбуждаясь. — С собой она его носить не станет. Ее копы в любой час тормознуть могут. Личность, явно не внушающая доверие в обществе. Нет, не настолько она без мозгов...

— Я поговорю с ней сегодня, — сказала Несса.

— Ну поговори! Только я при том разговоре присутствовать хочу. Давно не развлекалась как следует! Поговори! Ну что ты ей скажешь, — продолжала свое Анжелика. Лицо ее стало красным, как и обычно в минуты полуистерического возбуждения. — Ну что ты ей скажешь? Можешь поделиться с нами?

— Могу, — спокойно ответила Несса. — Скажу, что люблю ее.

Анжелика громко и язвительно рассмеялась. Все опять посмотрели на Ванессу.

— Что? Любишь ее? Так и скажешь: «Люблю тебя, прекрасная моя Робин?». Вот насмешила!

— Нет, «не прекрасная моя Робин», а просто — люблю и желаю добра.

— Ты, Несска, или жизни не знаешь, или в какие-то игры с нами непонятные играешь, или — действительно, блаженная, или сумасшедшая, что по мне одно и то же, а четвертого не дано. К голодному шакалу в любви объясняться вздумала... Ну давай, валяй! Посмотрим! Как зверь на твою любовь отреагирует! Я обязательно хочу присутствовать. Вот кино будет! Такого кино я давненько не видывала...

— Да, перестань ты злиться, Анжи, — сказала Магда, — ты думаешь, злостью своей что-нибудь поменяешь к лучшему? Несса права. Надо поговорить с Робин по-хорошему. По крайней, мере, попытаться.

— Вот, еще одна проповедница добра и зла объявилась, — уже чуть сникшим голосом добавила Анжелика. Никто ее не поддерживал. Даже Ритка, которой нестерпимо хотелось заглянуть под матрац и проверить, — нет, не из одного только любопытства, но из страха тоже, — есть ли там нож, и если, действительно, есть — это же кранты всем! — бежать отсюда, из этой ночлежки, из этого города, куда глаза глядят, а лучше обратно к тетке, к детишкам своим, пока на самом деле не осиротели.

Но Анжелике не хотелось сдавать свои позиции. Не в ее характере было не довести начатый сюжет до конца. Она подошла к кровати Робин и одним хватким движением подняла матрац. Одеяло, подушка, и все, что было сверху, повалилось на пол. На железной сетке лежал сверток, завернутый в поношенный нитяной шарф. Анжелика двумя пальцами развернула края ткани и внутри, действительно, обнаружился средних размеров нож — не кухонный, не спортивный, а такой, какой надо для так называемых криминальных целей.

— Что я вам говорила! — торжествующе вскричала она. — Как в воду глядела! Я таких кукушек вычисляю с закрытыми глазами! Ну что теперь скажете? Несска, и теперь будешь в любви объясняться? Будешь? Может, и побратаешься с врагом своим? Хочу посмотреть, как враги обнимаются и слезы покаяния вместе льют...

— Я — ей не враг, Анжи, — ответила Несса. — Поэтому зрелище только наполовину будет веселым.

— А все же… для чего ей нож? — тихо спросила Даяна.

— Страницы в новых книжках разрезать, — сострила Глория. — Потому и под матрац спрятала.

Ритка истерично засмеялась. Ей было страшно, хотелось сорваться и убежать подальше. Единственное, что внушало хотя бы некоторую защищенность, — лицо Ванессы — ясное и спокойное, как утро после дождя. Магда тоже встревоженно смотрела на подругу.

Ванесса поднялась, обернула руку полотенцем, взяла нож и завернула в другое полотенце.

— Пойдемте к дежурным, — сказала она. — Пойдемте все вместе и сделаем заявление. А когда Робин вернется, поговорим с ней.

Анжелика и Ритка с неудовольствием подчинились.

Охранники приняли нож и просьбу разобраться без излишних эмоций и, удостоверившись, что никто не пострадал, остались еще более равнодушными к происшествию. Женщины вернулись в бокс.

Там уже Робин сидела одна на своей разбросанной кровати, расставив широко большие ноги и упершись руками в колени.

— А вот и сам повар объявился, — поприветствовала ее Анжелика, — а чем теперь головы курам резать будем? Ножичек-то конфисковали...

Робин молчала. Щелки глаз налились кровью, лицо было опухшим, как от болезни. Она, видимо, не ожидала такого поворота событий.

С тех пор, как Анжелика уличила ее в «форменном воровстве» бесплатного хлеба и даже плюнула в лицо, Робин бесповоротно решилась на осуществление своей идеи. Идея же состояла в том, что если уж она не в силах покончить с собой (хоть и пыталась несколько раз безуспешно), она в состоянии покончить с кем-то другим, например, с той, кто больше всего оттенял и отражал ее собственное уродство. Безжалостный некто, вторгшийся в нее давно, в день, когда ребенком она увидела болтающееся, словно бесформенное чучело, под потолком в прихожей тело своего отца, бывшего идеалиста, отважного офицера и героя американской войны во Вьетнаме против «вселенского коммунизма», — все-таки взял свое. Она росла вместе с этим чудовищем внутри, редко возражая ему, чаще подчиняясь. После нескольких лет беспробудных запоев мать отдала Робин на удочерение в другую семью. Но и там оказалось не лучше. Пожилые приемные родители, мистер и миссис Стоун, не имевшие своих собственных детей, не знали, как подступиться ко всегда молчаливой, неласковой девочке, жалели ее (конечно же, за уродство, разве не из-за уродства взяли в дом, чтобы перед Богом «выслужиться» на старости, думала Робин), как ненавистны были их сочувственные, близорукие взгляды и как хотелось убежать и от мягких подушек, и от ажурных салфеток, и от неизменного апельсинового сока по утрам, и от мертвенной тишины в доме, возбуждающей, как ни странно, еще большее беспокойство и находящейся в страшном диссонансе с клокочущей злобой в груди.

Старики отдали несостоявшуюся дочь в сиротский дом после того, как она в необъяснимом гневе толкнула худосочную, болезненную миссис Стоун, и та упала, потеряв равновесие, повредив бедро.

— «Ух, как вы мне надоели со своими поучениями! Ненавижу!» — рычал зверь внутри, и Робин ничего не могла с ним поделать, не в ее власти было справиться с монстром, да и для чего справляться, когда весь мир состоит лишь из самоубийства отца, пьянства матери и собственного ее безобразия. Тогда еще существовала грань между ними — между девочкой-подростком и демоном, поселившимся в ней, но потом и та грань начала стираться. Особенно в сиротском доме, где и сверстники, такие же несчастные и не намного лучше внешне, не приняли: с таким презрением и отвращением с ней не обращались даже взрослые.

— Уродина, уродина! Кто уродил тебя, уродина! — кричал вслед мальчик с длинными, нечесаными лохмами, всегда возбужденный, готовый в любую минуту, в зависимости от ситуации, и к драке, и к слезам, так необычно приснившейся ей однажды — будто шли они вдвоем по сыпучим пескам, далеко в Сахаре, и проваливались то и дело по колено, и падали, и вставали, крепко держась за руки, чтоб не сгинуть и не погрузиться совсем в раскаленную лаву, но полетел вдруг с неба густой, колючий снег, красный, как кровь, и засыпал их, и смерть наступила тоже кроваво-красная, вперемежку с песком...