«Трава — это Божье создание, и бабочка — Божье создание», — отвечал старик.

«А я, Деда, тоже Божье создание?»

«И ты, Иванка, Божье создание».

«А почему у меня крыльев нету?»

«Как нету? И у тебя есть. Только они пока крошечные, как ты сама. А вырастешь — и крылышки твои тоже вырастут. И наступит день — расправишь их и полетишь...».

«До самого неба?»

«До самого неба».

«А если упаду?»

«И если упадешь, встанешь и снова полетишь...».

«И потом уже никогда не упаду?»

«Нет, Ваня, не упадешь. Потом уже крылья будут крепко держать тебя. Только не забывай, что бы ни было, ни забывай, что умеешь летать...».

* * *

Анжелика была очень довольна тем, что вывела Робин на чистую воду с увозом бесплатного хлеба от несчастных старушек. Теперь они имели свою буханочку каждое утро — Робин прекратила опустошительные набеги. Да и вообще, как-то поутихла, затаилась. Даже с Риткой перестала общаться. Приходила угрюмая поздно и чуть свет исчезала из бокса. И постепенно, само собой отношения между женщинами налаживались. В вечерние часы иногда завязывался разговор. Кто-то мог рассказать историю, кто-то делился сокровенным, следуя непреодолимой нужде человеческой — открывать душу ближнему. Ванесса покупала русский, черный шоколад в магазине «Золотой ключик» на Брайтоне и угощала соседок. Расписная коробка с красавицей — кровь с молоком, в парче и серебре — переходила из рук в руки.

— Эх, мне бы такую красоту, — полюбовавшись глянцевой картинкой, шутила Даяна, — да я бы тогда горы свернула! Они бы у меня вот здесь бы сидели, — и поднимала маленький кулачок вверх.

— Ты про кого, про мужиков-то? — реагировала Глория. — Не стоят они того. Не стоят никакой красоты. У меня с ними побольше твоего опыта. И я тебе вот что скажу: мужик, за небольшим исключением, — похотливое, нечистоплотное животное и вражина. Кровопийца. Челси вон подтвердит, трех раз кашлянуть не успела, как хахаль ее за порог выставил, заразиться побоялся, за шкурку свою драгоценную испугался. Говорю — кровопийцы, все до одного.

— Так что ж ты каждый вечер наряжаешься, да малюешься для них, когда в «аут» идешь?

— А я не для них наряжаюсь и малююсь. А так, по привычке. Для себя...

— Да уж, я видела, как ты с охранниками любезничаешь, — не отступала Даяна.

— Тоже по привычке. Когда-то это деньги приносило. Они же любят любезности. Любые деньги заплатят, только расскажи им, какие они замечательные и распрекрасные...

— Что правда, то правда. И мой такой же был, — поддержала Глорию Анжелика. — Нахваливай его день и ночь, да ласкай, а попробуй против шерсти... И слова не скажи, сразу в драку.

— То-то ты его приласкала под конец, аж на тот свет отправила, — вмешалась в разговор Ритка.

— А что? Ждала бы, пока он меня отправит? Он же на меня с ножом кинулся!

— Правильно сделала, — одобрила Глория. — Полностью я с Анжи согласна. Нельзя попускать врагам...

— Не так все просто, милая, — продолжала Анжелика. — Я, может, теперь и раскаиваюсь. Там, в «кулинарном заведении» много передумала. Как получилось, что все у нас наперекосяк пошло? Ведь любили же мы поначалу друг друга. Помню, первый месяц он мне даже завтрак в постель носил. Ты, говорит, моя принцесса. А потом начал рога свои показывать, уж какой козел оказался, особенно, когда напивался. Ты, говорит, жена моя, хочу побью, хочу пожалею... Дурья башка. Боялась я его. Но до сих пор люблю, вот в чем дело.

— Что значит, люблю? — чуть не подскочила на кровати от возмущения Ритка. — Нет никакой любви, а есть — при-выч-ка. Я давно это поняла и хорошо сделала. Ни к кому не привязалась, ни к одному хвосту. А все с папашки моего началось. Когда у меня первый завелся, мне и четырнадцати не было, так папашка меня побил, как дворняжку, а потом ночью в спальню мою пришел и так мерзко ко мне подсаживается: «Ну чем я хуже их, а?..»... А утречком я манатки собрала и из дома убегла. С тех пор — вольная птица. Ни один надо мной никакой власти не имел. И не допущу этого. И ребятки мои, все трое — от разных. Я такая — мне мозги не компостируй. А начнешь мозги компостировать — вот порог, вот твои тапочки домашние — ноги в руки и гуляй дальше. Скатертью дорожка. Ни о ком не жалею. Даже, как зовут, не помню. Они у меня в голове все перепутались — кто что говорил, кто в чем клялся. Все на одно лицо. Детишек — жалко. Да с теткой им лучше. Какая я мать?

— А я по дочке своей очень скучаю, — тихо отозвалась Даяна, которая о себе редко говорила. — Сколько я с ней выстрадала. И болела она у меня в детстве, и подростком с компаниями дурными связывалась. Потом переросла и такая вдруг хорошая стала, внимательная, заботливая, умница, в колледж поступила. А замуж вышла, и все. Дочь мою как подменили. Что он скажет, то и она. Может, это и правильно, что так мужа слушает, только когда мы с зятем поругались, он меня на улицу выставлял, я все ждала, что вмешается, остановит его, а она в другую комнату ушла — и там сидит, плачет, а не выходит. А я думаю, что же это на белом свете делается? Кого же я воспитала, ночей не досыпала, себя не жалела, все — для нее. И такая обида меня взяла — собрала вещи и сюда пришла.

— А из-за чего поругались? — спросила Ритка вдруг с сочувствием.

— С зятем-то? Да из-за туалета. Я в туалете после себя смыть забыла. С кем не бывает. Но мы и раньше по мелочам ругались. У него характер вспыльчивый — прямо оса кусачая, он мне с первого дня не понравился. Не надо было мне со своей квартиры съезжать. Но думала, может, понадоблюсь... Внуков нянчить.

— И что, с тех пор с дочерью не виделись? — спросила Челсия.

— Четвертый месяц, как не виделись. Я не звоню. Думаю, если бы надо было, доченька моя меня бы уже давно разыскала. А если не ищет, значит, и не надо...

— «Доченька»... — прокомментировала Ритка. — Я бы такую «доченьку...».

— Ты бы уж помолчала, — одернула ее Анжелика, — ты что, со своими детишками лучше поступила?

Ритка вдруг погрустнела.

— Я-то вернусь, обязательно вернусь, вот только денег подработаю.

— Ты подработаешь! На кайф сколько в день тратишь?..

— И марихуану брошу! Вот увидите — брошу! Меня Робин с панталыку сбивает, а уйдет — и брошу!

— Робин не уйдет, ей уходить некуда. Ее из всех ночлежек выставили. Наша последняя. И отсюда ей только две дороги — в психушку или в «кулинарное заведение». И третьего не дано. Ясно и понятно. — Анжелика неожиданно посмотрела на Ванессу и, глядя пристально, добавила: — Тем более у Робин тут интерес червонный появился, Несска наша. Ты поберегись, Несска, она тебе красоту твою простить не может. И Бога твоего. Она красоту, может, и простила бы, но Бога — никогда не простит. Бога она больше всего ненавидит. Я знаю, на что она способна, я с такими шесть лет куличи пекла, да на печке пеклась. Хотите, скажу кое-что? У нее нож под матрацем припрятан.

На минуту в комнате воцарилась тишина. И все глаза обратились к Ванессе. Магда подошла к подруге и села рядом, как будто желая защитить ее уже даже от одной возможности покушения.

— Неужто? — вскричала Ритка.

— А ты будто не знаешь, — презрительно бросила Анжелика. — Невинность из себя строит! Кто с ней водился? Кто подпевал ей все время?

Ритка опешила.

— Про то, что Несску терпеть не может, — знала, а про то, что нож под подушкой, не знала. Вот те крест, не знала! — и неумело перекрестилась.

— Ты хотя бы перед нами не богохульствуй! — сказала строго Анжелика. — Я хоть в церковь не хожу, а в душе Бога почитаю. А на счет ножа, хочешь, сама посмотри. Подними матрац!

— Пусть Несска поднимет. Ей ближе, — ответила Ритка.

— Успокойся, Анжи. Я не боюсь ее, — сказала Ванесса. — Хотя думаю, поговорить с ней надо. Вот вернется — давайте с ней поговорим. Вам с ней жить. А я через десять дней домой уезжаю.

— Поговорить! — воскликнула Анжелика, — ты с ума сошла! Ну что ты ей скажешь, наивная ты душа. У тебя и языка такого нет, какой она понимает. А на твоем, она — ни гу-гу. Не фурычит!