Невероятно, но мистер Берри «обвинял» теперь Фрейда, которому поклонялся, словно идолу, все молодые годы, и в своей несостоявшейся личной жизни.

Нет, не спасали методы классической психологии беспокойный ум, а изощренным образом усыпляли или гипнотизировали его, устраняя одни иллюзии, внушали, не менее опасные, другие, порождая ложное чувство самости. Это печальное наблюдение было личным секретом доктора Берри. И потому в последнее время он нередко ловил себя на том, что провести семинар или написать статью на отвлеченную тему ему было легче, чем изо дня в день встречаться лицом к лицу с несчастными, уповающими на исцеление.

Рассудок душевнобольного, как дом без хозяина, пребывает в хаосе и заброшенности. Кто наведет в нем порядок? Кто уберет паутину с окон, расставит по местам вещи и согреет его холодные углы? Очевидно, что фрейдизм с его псевдомистикой и гаданием на гуще подсознательного не способен на это. И разве и сам доктор Берри — пусть и с иной, чем у его подопечных способностью мыслить логически и поступать рационально, — не жертва той же леденящей душу безнадежности? Разве не просыпается и он по ночам с сосущим где-то «под ложечкой» страхом приближения старости и смерти? И чем дальше, тем сильнее этот страх. Да и кто в состоянии жить спокойно, зная свою конечность? Вот поэтому-то всякий раз (а с годами это чувство усилилось и разрослось), прикасаясь к оголенной душевной боли другого, ощущает он, эксперт в психологии и психиатрии, странную растерянность и, заглушая совесть, увеличивает и увеличивает дозы медикаментов, зная их вред, зная, что обратной дороги не будет.

Однако глубоко запрятав конфликт, доктор Берри по профессиональной инерции все же продолжал принимать пациентов. Как-никак ему уже стукнуло шестьдесят, ничего другого он делать не умел, и накопилась в нем усталость, и представлялось невозможным признать свое профессиональное поражение.

* * *

Ванесса же дни и ночи брела по немой пустыне, и такая же пустыня простиралась внутри нее. Холодная, мрачная. Любая мысль вызывала напряжение, а чувство вины за потерянного ребенка и смерть Андрея охватывало иногда с такой силой, что хотелось исчезнуть с лица земли. И вслед за виной или, может, вместе с ней появлялся страх. Властный и неконтролируемый, он так и сплющивал всю ее до бессмысленного пятна. Это почти физическое ощущение самой себя, как жалкого, ничтожного пятна было опустошающим.

Несколько последних дней она даже не выходила из дома, не вставала с постели. Артур, после долгих уговоров, привез жену в клинику доктора Берри рано утром. Ванесса едва осознавала происходящее. Ее мучил озноб и тревога. Сизый, будто изъеденный оспой воздух, застревал в легких при каждом вздохе. Рябило в глазах, стучало и нервно пульсировало в висках и в животе, ломило от каждого движения тело. Она знала это ощущение темной тяжести с детства, с того утра, когда вспоротое нутро виноградного поля поглотило ее: та же сырая, черная безысходность. «Зачем я выжила тогда? — подумала она. — Зачем? Для кого и для чего?».

Мужа попросили заполнить и подписать с согласия жены какие-то формы. Несколько минут он что-то обсуждал с доктором, потом Ванессу провели в кабинет и предложили сесть. В кабинете горела настольная лампа, посредине — стояла знаменитая фрейдовская кушетка. Когда-то, изучая психологию в колледже, она и предположить не могла, что станет участвовать в аналитическом сеансе в качестве пациентки. Что это было за время? На что она рассчитывала тогда? На какой исход — со всей этой преступной жизнью под чужим именем и двоемужеством? Может, безумие ее началось гораздо раньше, когда еще себя настоящую она запрятала, заковала, как животное, недостойное свободы... Вот возьмет сейчас и скажет этому напуганному доктору, кто она есть на самом деле. И все пусть знают, и Артур пусть знает, теперь ей уже совсем терять нечего... Злость поднялась и тут же сникла. Не хватило сил оформить ее в какую-либо эмоцию. Так и осталась Ванесса сидеть молча.

— Миссис Файнс, я — доктор Берри. Для того чтобы нам начать работать, мне необходимо задать вам некоторые вопросы. Хотел бы попросить вас отвечать, как можно полнее...

Ванесса не смотрела на доктора: он не имел значения. Не имели значения его возможные вопросы. Все было непоправимо безразлично.

— Миссис Файнс мне нужно ваше сотрудничество, — поправив нервным движением очки, сказал врач. — Можете ли вы объяснить, что вас беспокоит?

Глаза у доктора были выцветшие, а из-за стекол казались почти белыми. Пальцы рук в старческих коричневых пятнах подрагивали, когда он поднимал их с коленей. Несса подумала, что мистер Берри, наверное, сам не очень здоров и, похоже, страдает теми же симптомами, что и его пациенты.

— Я не хочу опять оказаться в госпитале, — тихо произнесла Ванесса.

— Речь и не идет пока о том, чтобы вас госпитализировать. Надеюсь, что до этого не дойдет. Но нам необходимо работать вместе. Я смогу вам помочь только в том случае, если вы пойдете мне навстречу. А теперь — постарайтесь описать ваше состояние... Как вы себя чувствуете?

— Я потеряла дочь...

— Расскажите, как это произошло...

— Я украла чужую жизнь. Жизнь украла мое дитя...

Ванесса ощущала, что в горле пересохло. Пожухла, обезводилась ее земля... И слова, как верблюжья колючка, царапают, застревают внутри.

— Расскажите, как, вы думаете, вы украли чужую жизнь...

Рассказать... Да можно ли рассказать горе? Ванесса не ответила.

Доктор Берри смотрел пристально, и белесый взгляд его начинал раздражать.

— Вы говорите, что украли чужую жизнь? — повторил он. — У вас для этого была причина?

«Причина? Была ли у нее причина? Была ли когда-нибудь у нее причина? Да и вообще нужна ли причина, чтобы делать зло, например, или страдать? А может, в основе всех причин — один лишь только ужас быть оставленной? Кто же оставил ее? Все оставили — Дед, родители, Васса, Андрей, Эрика, даже ее родное дитя... Вот только один не оставил, что сидит, опустив голову, в приемной клиники для душевнобольных. Но и он оставит. Конечно, оставит. И у него кончится терпение. Когда распознает, кого полюбил...».

— У меня не было причин, — выдавила из себя Ванесса, — я просто взяла и украла...

— Миссис Файнс, насколько мне известно, вы страдаете амнезией. У вас временно потеряна долгосрочная память. За последние два года после госпитализации удалось ли вам хоть что-то вспомнить из вашего прошлого?

«Вот сейчас она все скажет. Все откроет. И что потом? Куда потом идти? Что потом делать?».

— Я ничего не помню. Прошлое для меня не имеет значения. Как и настоящее...

— Мы постараемся вернуть вам ваши значения. Необходимо только сотрудничество.

— Меня привел к вам мой муж, доктор. Я сама не верю психологам.

И доктор Берри чуть было не сказал, что тоже не верит, но остановил себя и возразил:

— В некоторых случаях психоанализ — единственный способ преодолеть страдание, — и сам удивился сказанному, какая же это ложь, но все же продолжил: — Но психоанализ — это прежде всего общение пациента с психотерапевтом. Если вы не захотите говорить о своих проблемах, я не в состоянии буду вам помочь.

— Вы не в состоянии мне помочь в любом случае. Никто не в состоянии мне помочь.

Ванесса тяжело поднялась и, не взглянув на обескураженного психоаналитика, вышла из кабинета.

— Увези меня домой, — сказала она Артуру. — Мне здесь еще хуже.

Артур взял ее под руку, на лицо его легла напряженная тень тревоги. Она увидела, как он измучился из-за нее.

«Я не оставлю тебя, что бы ни случилось», — когда-то обещал он. И вот не оставил. Но был ли он с ней? Или с другой, которую однажды себе выдумал?».

* * *

Ванесса отказывалась идти на следующий сеанс. Артур, уговаривая, сам мало верил в затею. В ней, в его любимой, все ему виделось неординарным, все трагически связанным в один сложнейший клубок чувств, конфликтов и беззащитного страдания. Какой психоанализ мог дать ей защищенность, если даже его любовь не могла?