«...Элтон Джон продолжает гастролировать. Теперь он у нас рыцарь».
«...Рассел Малкахи вырос, теперь кинорежиссер».
«...Фред Мандел. Вот уж не пташка».
«...Брайан Мэй все никак не может избавиться от пристрастия к звукозаписи».
«...Баронесса Франческа фон Тиссен поднялась еще выше, стала эрц-герцогиней. Так же прекрасна, как всегда».
«...Лорд Сноудон (фотограф и бывший муж принцессы Маргарет. — Авт.). Сейчас вылетит птичка!»
На протяжении всей книги Фристоун говорит об элите, глядя не «снизу вверх» и даже не как равный, а «сверху вниз». Как человек, занимающий более высокое положение в обществе.
Можно, конечно, заподозрить, что у него с годами развилась мания величия, и бедняга искренне вообразил, что люди, которым он мыл посуду и подносил бутерброды, ему ровня. Если бы этим отношением вся странность Фристоуна ограничилась...
Однако из-за строк этой книги постоянно выглядывает совсем другой человек. Как только автор перестает валять дурака в стиле «передо мной были три картины, одна темная, а вторую я не разглядел, потому что третья завладела моим вниманием» (цитата), перед нами предстает Некто с иным, чем вышеупомянутый придурок-чернорабочий, уровнем образования, кругозором, словарным запасом. Он играючи вставляет в свои фразы французские, немецкие и итальянские слова — причем не расхожие и известные всем из популярной литературы и туристических путеводителей:
«...сказал он sotto voce[1] с нехорошей ухмылкой». (107)
«Приветствовать олимпийский флаг также пришли Хосе Каррерас (это было его первое выступление после лечения от лейкемии), Дионна Уорвик, Эдди Грант, Рудольф Нуриев, Spandau Ballet und viel andere[2]». (174)
«Их всегда завершал какой-нибудь шедевр кондитерского искусства, который только могла придумать наша фантазия, воплощаемая в жизнь в том числе такимиpatissieres[3], как Джейн
Эшер и Ким Браун (в девичестве Озборн), а также сестрой Дианы Моусли, Фионой». (268)
«Эта detente[4] [5] в отношении Фредди к его рекорд-компании была существенным изменением».(284)
«А вообще кормить кошачье miinage5 было одной из наших обязанностей». (320)
«Мы пошли смотреть «Die Unendlicher Geschichte[6]». (Наш слуга помнит немецкое оригинальное название фильма «Бесконечная история». — Авт.)
Он блестяще знает классическую музыку, оперу и балет на уровне, который не мог получить «костюмер из королевской оперы». Он цитирует произведения классической и современной литературы, он играется с чужими текстами, вплетая их в нить собственного повествования и создавая такой тонкий постмодернистский гипертекст, что не всякий филолог уловит, где автор подмигивает Вудхаузу с его умным и ироничным камердинером Дживсом при богатом бездельнике Вустере, где — Диккенсу с мистером Пиквиком и Сэмом Уэллером, где — «Остаткам дня» Кадзуо Исигуро с темой верного дворецкого и подробностями жизни аристократической усадьбы, где — плутовскому роману, дамскому любовному чтиву, мемуарам «близких друзей» звезд... Он говорит о Бетховене так, как молодежь говорит об известных музыкантах за чашкой кофе, — небрежно и уверенно. Он неплохо разбирается в живописи.
Как уже было сказано, описывая встречи с известными людьми, автор говорит о них вовсе не как о представителях недосягаемой для него элиты.
Его геи так же комичны и неестественны, как его слуги. Автор, персонаж которого сам гей, говорит о них, не скрывая иронии, как ведущий телепередачи о живой природе — о брачных играх слонов или носорогов.
Питер Фристоун для автора — всего лишь маска, персонаж, такой же, как и все остальные герои его романа. Он открыто, не стесняясь и почти не маскируясь, подшучивает над ним, придурковатым летописцем еще более придурковатой рок-звезды, куда более откровенно, чем подшучивал Пушкин над «покойным Иваном Белкиным», чем подшучивали Алексей Толстой, Петр Ершов и братья Жемчужниковы над «мещанином Козьмой Прутковым».
Подобные литературные игры уже несколько веков — в традиции британского общества. Или, если точнее, в традиции высшей британской аристократии. Так сливки общества игрались уже 400 лет назад при Елизавете I, и, похоже, кто-то решил продолжить старинную традицию при Елизавете II. Достаточно вспомнить многолетний спор об Уильяме Шекспире — с трудом верится, что мелкий предприниматель из Стратфорда, едва умевший читать и писать и насажавший в своем завещании множество позорных грамматических и стилистических ошибок, мог быть автором произведений, до сих пор считающихся эталоном литературного английского. «Шекспир» был не одинок — в конце XVI-XVII вв. в Англии не раз выходили книги, авторами которых числились слуги, прачки и шуты и уровень которых говорил о совсем ином авторстве.
И тут можно ограничиться констатацией того, что мемуары Фристоуна — это мистификация, постмодернистский роман, написанный неизвестным нам представителем британских верхов и выдаваемый за подлинные мемуары о Фредди Меркьюри. Провести похожие анализы других «ключевых» биографий. Посчитать автора моральным уродом, цель которого — пнуть мертвого льва и посмеяться над доверчивыми читателями.
Но можно попробовать пойти дальше, хотя здесь уже кончается граница того, о чем можно говорить уверенно, и начинаются предположения. Здесь уже все зыбко и неопределенно... но что делать, если у нас больше ничего нет, кроме абсурдистских фейков.
Суть метода в том, что с очень большой долей вероятности можно предположить, что сюжет этих мистификаций — не просто бессмысленное нагромождение постмодернистского абсурда. Это другой, еще более тонкий уровень игры с читателем, при котором автор... рассказывает правду. Естественно, не в том смысле, в каком квиноманы верят в правдивость мемуаров Фристоуна. Правда (на уровне гипертекста) передана эзоповым языком, через на первый взгляд нелепые, абсурдные анекдоты, ситуации и описания. Поскольку автор постоянно приоткрывает свое инкогнито, то можно предположить, что делает он это не просто так и что текст при внимательном прочтении может обернуться шарадой и выдать много интересной и неожиданной информации.
Итак, играем.
Берем один из самых абсурдных эпизодов «мемуаров» — как Фристоун повел Фредди в оперу, где он впервые увидел Монсеррат Кабалье и оперу тоже увидел впервые. «Я готов как к критике, так и к похвале за этот рассказ», — не без юмора начинает автор свой анекдот, словно интересуясь: дорогие мои, в это вы тоже поверите? Или вы все-таки умнее, чем я думаю?
Итак, в 1981 году Фристоун, узнав, что в Королевской опере в Ковент-Гарден будет выступать Паваротти, которого Фредди никогда не слышал живьем, уговаривает хозяина пойти в оперу. Они садятся на свои места, одетые, как подобает. Фредди очень волнуется — ведь он впервые в жизни услышит, как поют в опере. А это так интересно...
«Свет в зале погас, и сразу раздался голос Паваротти, ибо с партии тенора начинается эта опера. Фредди очень понравилось. Во время смены картины в сцене, где появляется героиня, разыскивающая какие-то травы, которые помогли бы ей разлюбить любимого, я объяснил ему, что действие происходит у .-шатра цыганки-гадалки... «Зачем мне это нужно?» — недовольно проворчал сидевший рядом Фредди. Началась новая сцена, и неожиданно в трио вступило сопрано, владеющее блестящей вокальной техникой и диапазоном. Фредди смотрел и слушал, как завороженный... Сопрано плавно звучало все выше вверх, высокий регистр требовал от исполнительницы немало таланта, и тут у Фредди вообще отвисла челюсть, и он неистово начал аплодировать. Закончив хлопать, нарушая все правила слушателей оперы, громко стал расспрашивать: «Кто эта женщина?.. Как ее зовут?.. Скажи, кто она?...» Он так был взволнован и потрясен, что даже стал слегка запинаться».