— Дело твое, Виктор… — Израильтянин пожал плечами. — Только смотри, не ошибись.

— Дов, я такой же подполковник разведки, как и ты. Не надо объяснять мне алфавит!..

— Ивритский — необходимо. Потому что ты в нем ориентируешься так же слабо, как я — в разборках между русскими.

— Ты это серьезно?

— Ответь мне всего на один вопрос, — Дов пододвинул к кровати табуретку. — Только честно. От твоего ответа зависит целесообразность нашей дальнейшей беседы.

— Я уже говорил в самом начале: я — не еврей!

— Виктор, у нас нет времени на шутки. Американцы — как дети малые: если им чего-то вдруг захотелось, они начинают припадочно вопить, как грудные младенцы, но при этом оказывают психологическое давление с настойчивостью профессиональных садистов. Мы не родовитые англичане, Виктор, у нас никогда не было колоний и нет никаких заслуг в освоении американского континента. Мы — всего лишь потомки испанских кочевников и местечковых европейских евреев, а потому не всегда можем объяснить старшему братцу, что так в приличном обществе себя не ведут…

— Что ты хотел спросить, Дов?

— Ты хочешь жить?

— Хочу ли я жить?

— Я не спрашиваю, как именно, а просто жить. В принципе?

— В принципе хочу.

— Отлично, Виктор! — Дов стремительно вскочил с табурета и потер руки. — Тогда слушай внимательно. Ты был абсолютно прав: Моссад — слишком ЗАКРЫТАЯ разведка, чтобы использовать в своей работе агентов иностранных спецслужб. Даже бывших. И даже таких профессионалов, как ты, Виктор. Следовательно, после окончательного выздоровления ты получил бы израильский паспорт, другое имя, другую внешность, другой род занятий, небольшую, но вполне достаточную для одинокого мужчины пенсию и навеки вечные обрек бы себя на безвыездное проживание на Святой земле и родине трех мировых религий…

— Здорово-то как! — пробормотал Витяня и прикурил новую сигарету от догоревшего окурка. — Не умереть бы от счастья, как говорит одна моя приятельница.

— Согласен, — кивнул Дов и энергично замахал руками, отгоняя от своего лица густое облако сигаретного дыма. — Не Бог весть что, особенно для убежденного атеиста без, как ты выражаешься, прожиди. Тем не менее это все-таки жизнь. Причем без страха, что тебя снимет из винтовки спрятавшийся в кустах снайпер или отравит в баре какая-нибудь советская Мата Хари, выдающая себя за честную израильскую служащую. У нас здесь такие номера — во всяком случае, пока — не проходят. И мы с тобой, подполковник Виктор Мишин, были бы в полном расчете за твое участие в пражской операции, хотя я и не взял бы на себя ответственность гарантировать, что в течение пяти — семи ближайших лет за тобой не приглядывали бы наши люди. Очень тактично, неназойливо, в целях твоей же собственной безопасности. Ты мне веришь, Виктор?

— Пока да.

— Хорошо! Но тут вмешиваются американцы и, через очень высокое начальство, кстати, даже не по нашему ведомству, срочно требуют тебя за океан. Естественно, они даже не опускаются до объяснений, зачем ты им вдруг так спешно понадобился. Тебе, наверное, известно, что у нас с ними традиционно сложные отношения. Послушать их, так Израиль потому и не исчезает с политической карты мира, что так решили в Вашингтоне в ходе ланча…

— А на самом деле это не так? — улыбнулся Мишин.

— В Вашингтоне действительно решили, — глаза Дова недобро блеснули. — Но только после того, как поняли две вещи: во-первых, что Израиль прекрасно просуществует и без американцев, и, во-вторых, что Америка, в свою очередь, никак не может просуществовать без ближневосточной нефти. А теперь вопрос: что должны делать в такой ситуации мы? Не глава правительства, для которого ты не более чем абстрактная фигура, не министр иностранных дел, которому вообще нет дела до наших проблем, а мы, то есть Моссад? Вот так вот, запросто, отдать тебя мы не имеем права…

— Это почему?

— Потому, что никто не знает, где, когда, каким образом и против кого ты можешь быть использован американцами. И, главное, никто не может дать нам гарантию, что твое задание, полученное в Лэнгли, не нанесет, — пусть даже косвенно, опосредованно, — ущерб безопасности Израиля. Такой вот расклад, приятель.

— Дов, это же сплошная гипотетика, — пробормотал Мишин. — Побойся вашего еврейского Бога!

— Это вовсе не гипотетика, а железный принцип нашей работы, — неожиданно жестко отрезал израильтянин. — А внешняя разведка, которая нарушает собственные принципы, превращается со временем в бардак вроде вашего.

— Ох, не любишь ты КГБ, Дов, — с напускной печалью улыбнулся Мишин.

— Не люблю, — признался израильтянин.

— Хорошо, — кивнул Мишин. — Но и не отдать меня вы тоже не можете, ведь так? При всей вашей национальной амбициозности. Приказ командира — закон для подчиненного.

— Не можем, — согласился Дов и, сделав несколько шагов, прикрыл окно — в комнате становилось прохладно. — А потому у нас остается только два выхода: либо перед тем, как отправиться за океан, ты уже на самом деле становишься НАШИМ человеком, со всеми вытекающими отсюда обязательствами и прочим, либо…

— …ранения бывшего подполковника КГБ СССР Виктора Мишина, заочно приговоренного на Лубянке к расстрелу, оказались настолько тяжелыми, что его ослабевший от потери крови и нескольких операций организм с ними не справился, — грустно улыбнулся Мишин. — Тело было кремировано и в силу нееврейского происхождения вышеупомянутого Мишина предано земле на некоем арабском кладбище на временно удерживаемых Израилем территориях.

— Формулировку можно откорректировать, но смысл передан точно, — совершенно серьезно кивнул моссадовец.

— Просто поразительно, как внезапно наша беседа приняла интимный характер, — пробурчал Мишин.

— Мне нужен ответ.

— Я могу немного подумать? — спросил Витяня.

— Только совсем немного, ладно? — улыбнулся Дов. — Минут десять, пока ты будешь одеваться, а я — проветривать помещение.

— Мы куда-то едем?

— В любом случае.

— И конечная цель?..

— Зависит от твоего решения…

На ничем не примечательной «субару» мышиного цвета они ехали довольно долго, почти час. Дов — высокий, худощавый и абсолютно седой, несмотря на относительную молодость (про себя Мишин прикинул, что ему не больше тридцати пяти) вертел баранку и непринужденно разглагольствовал о неоспоримых преимуществах русской кухни.

— Ты когда-нибудь жил в России? — спросил Мишин, думая о своем.

— Никогда. Мама моя родом из Пинска, папа из Вроцлава, а родили они меня уже здесь. Правда, тогда эти места назывались не Израилем, а Палестиной. Но к русскому языку и к русской кухне родители приучили меня с детства. Мать до последнего дня жизни делала борщ — пальчики оближешь! И иногда мне кажется, что я никуда не уезжал из твоей страны.

— А ты хоть раз был в России?

— А ты как думаешь?

— Думаю, бывал. И не раз.

— Это с моим-то акцентом? — удивление израильтянина выглядело совершенно естественным.

— Ну, во-первых, запросто мог бы сойти за прибалта.

— А во-вторых?

— А во-вторых, — глядя в окно, рассеяно ответил Мишин, — не смотри ты так часто советские фильмы, Дов. Ты делаешь ту же ошибку, что и наши актеры, изображающие из себя иностранцев.

— То есть?

— Понимаешь, часть слов они произносят с жутким акцентом, а часть — причем довольно сложные слова, такие, к примеру, как коммунистическая партия или ортодоксальный марксизм, — абсолютно без акцента. Точно так же, как ты, Дов…

Седовласый подполковник израильской разведки хмыкнул и покачал головой.

— Ты что, обиделся?

— Все нормально, Виктор. Спасибо за совет.

— Да не за что, — Мишин пожал плечами. — Может быть, отплатишь когда-нибудь той же монетой…

— А вот и Тель-Авив, Виктор! Мы почти приехали…

Несмотря на то, что уже стемнело, освещенные желтыми фонарями улицы города казались неестественно белыми, словно выкрашенными известкой, и почти безлюдными.

— Почему так мало народа? — спросил Мишин. — Еще ведь и девяти нет…