— Возможно.

— Но что-то же с ним сделали бы, а, Дов? В награду за то, что этот иностранный агент честно отработал на враждебную спецслужбу и даже отправил в мир иной по понятным только ему причинам почти десяток своих соотечественников?

— Его бы постарались как-то использовать…

— Умная еврейская голова! — Мишин от возбуждения даже сел в постели. — И меня вы постараетесь каким-то способом ИСПОЛЬЗОВАТЬ — нравится тебе этот глагол или нет.

— Но…

— Я знаю, что ты хочешь сказать, Дов, — Мишин закурил очередную сигарету. — Что вы меня уже как следует использовали. В Голландии, Польше, Чехословакии… Но это не более, чем иллюзия, дорогой еврейский коллега. Потому, что я ХОТЕЛ быть использованным, у меня были на сей счет свои резоны, и ваш отдел планирования здесь абсолютно ни при чем, что бы он там о себе ни думал…

— И больше, стало быть, не хочешь?

— Ты прав, — кивнул Мишин. — Не хочу. И не буду. А теперь подбей бабки, Дов, и озадачь себя вопросом: какого рожна вы меня оттуда вытащили? Чтобы я испытывал комплекс вины перед вами и неполноценности перед собой?

— А если это нужно будет сделать для ТВОЕЙ страны, Виктор?

— Дов! — Мишин поморщился. — Я знаю, что у профессиональных разведчиков нет объединенного международного профсоюза. Тем не менее существует неписаный закон профессионалов — при любой ситуации не трендеть об идеологии! И не использовать ее в качестве дискуссионного приема. Я прощаю тебя на первый раз только потому, что этот закон, возможно, еще не успели перевести на иврит…

— Это не идеология, Виктор! — Дов выглядел очень спокойным и наблюдал за Мишиным с нескрываемым любопытством.

— Это идеология, Дов! — Мишин со злостью сплюнул прямо на пол. — Я знаю, ты сейчас начнешь убеждать меня в том, что Советский Союз является исчадием зла, что его несчастный народ стонет под игом коммунистов, что ему нужна свобода, демократия и счастье. Только не забывай, пожалуйста, что я тоже коммунист, причем со стажем.

— Ну и что? — хмыкнул израильтянин. — Что это доказывает или опровергает? И мой отец тоже коммунист.

— Да ну? — Мишин не смог скрыть удивления. — И как тебя с такой биографией в Моссаде-то держат?

— Так ведь меня же держат, не отца.

— Отец небось сидит?

— Да нет, — усмехнулся Дов. — Преподает политологию в Иерусалимском университете. Он, кстати, профессор.

— Веселая у тебя семейка.

— Нормальная.

— О чем мы вообще говорим?

— Начали с разговора о вреде чрезмерного курения в послеоперационный период, — флегматично напомнил Дов. — Потом растеклись немного…

— Знаешь, меня что-то сморило, — Мишин ненатурально зевнул и откинулся на подушки. — Ты не возражаешь, Дов, если я подремлю немного?

— Даже несмотря на выкуриваемые в день три пачки сигарет, ты находишься в отменном состоянии, — улыбнулся Дов. — Во всяком случае, вполне нормальном, чтобы не испытывать внезапных приступов сонливости.

— Ты сам себе противоречишь, приятель, — пробурчал Мишин, поправляя одеяло. — Только что ты говорил, что своим курением я свожу на нет титанический труд великих еврейских хирургов, теперь же утверждаешь, что я нахожусь в отменном состоянии…

— Меня беспокоила твоя душа, Виктор, а вовсе не тело.

— Так зачем ты пришел? — Двумя яростными хуками Мишин взбил чахлую подушку и поудобнее устроился. — За моей душой?

— Я пришел поставить диагноз, — улыбнулся Дов. — Или, еще точнее, меня УПОЛНОМОЧИЛИ поставить тебе диагноз.

— У обреченных есть только один диагноз, — пробормотал Мишин.

— По-настоящему обреченные люди очень редко говорят о своей обреченности, — возразил израильтянин. — Как правило, они рисуют самые радужные планы на будущее.

— И не только радужные, но и умилительные, — вяло подхватил Витяня. — Например, как после ампутации обеих ног они пробегут стометровку.

— Никотин делает тебя желчным.

— Чего ты хочешь от меня?

— Ты нужен, Виктор.

— Кому?

— Об этом я скажу тебе чуть попозже. А пока я поясню, КАК именно ты нужен.

— И как же я нужен?

— В лучшем виде. С залеченным телом, здоровой душой и в прекрасной психологической форме. Мне бы хотелось, Виктор, чтобы ты понял: этот разговор очень и очень важен. И особенно принципиальное значение имеет твоя реакция на него…

— Насколько мне известна механика этих приемчиков, у тебя сложная задача, Дов: с одной стороны, ты никогда не раскроешь мне истинную цель задуманного вами, а с другой, ты должен подписать меня на какое-то сомнительное предприятие, заполучив в порядке гарантии мою смиренную душу грешника? Так или нет?

— Знаешь, краешком глаза я видел последний лист досье, которое завело на тебя ЦРУ…

— Еврей и вдруг краешком глаза? — усмехнулся Мишин. — За кого ты меня принимаешь, дружище?

— Ну, ладно, я видел все досье, — улыбнулся Дов.

— Свое досье на меня вы составляли на основе американского?

— Виктор, — взгляд Дова был укоризненным. — Мы же союзники с американцами. А союзники тем и отличаются, что ДОБРОВОЛЬНО делятся чем бы то ни было только в том крайнем случае, когда иного выхода не остается. Это американцы составили свое досье на основе нашего.

— И что интересного ты вычитал в американском варианте?

— Резюме. Последняя строчка, в которой они оказались — надо признать это объективно, — прозорливее нас. Знаешь, что там было написано?

— Откуда мне знать! — пожал плечами Мишин.

— Умный зверь.

— Что?

— Там было написано: «Умный зверь», — тихо повторил израильтянин.

— Ты полагаешь, это комплимент? — глаза Мишина потемнели.

— Я полагаю, это правда, Виктор.

— А даже если и так, Дов. Что дальше?

— Они хотят с тобой встретиться.

— Кто? — взгляд Мишина сразу же принял осмысленное, конкретное выражение. — Американцы?

— Да. Тебя затребовало ЦРУ. На некоторое время.

— Вот так просто, — пробормотал себе под нос Мишин. — Как бандерольку с книжкой о еврейской национальной кухне.

— Вовсе не так просто, как тебе это представляется, но затребовало.

— Тебя это удивляет, Дов?

— А тебя нет, Виктор?

— Нет.

— Совсем?

— Месяц назад я бы сказал, что меня это пугает. Но сегодня мне все равно, — пожал плечами Мишин. — Какая в конце концов разница, с кем беседовать о смысле жизни, тем более когда его и в помине нет?..

— А если без философии, Виктор? — Израильтянин поморщился. — Как по-твоему, зачем ты им вдруг понадобился?

— А если без философии, Дов, то иди ты в жопу! — огрызнулся Мишин. — Я что вам тут, эксперт по Лэнгли? Может быть, у них смена начальства произошла, и новый шеф решил рассчитаться со мной за Буэнос-Айрес…

— Нет, — покачал головой Дов. — Шеф прежний, а рассчитаться с тобой за трупы своих людей они могли по меньшей мере пять раз и без всей этой союзнической процедуры. Тут что-то другое…

— Возможно, я понадобился им в качестве свидетеля…

— В качестве свидетеля кадровый офицер разведки, а тем более, советской, может выступать только на свадьбе близкого друга, — внятно произнес Дов. — И то под вымышленным именем и с измененной внешностью. Во всех остальных случаях люди нашей с тобой профессии свидетельствуют с того света…

— Тогда остается единственное, — Мишин запустил обе пятерни в свою соломенную шевелюру и откинул волосы назад. — Ваши старшие братишки просчитали на своих компьютерах очередную пакость против моих любимых соотечественников и теперь ищут подходящих исполнителей…

— Допустим, ты прав и все обстоит действительно так. Как ты лично относишься к подобной перспективе?

— А как я должен к ней относиться? — Мишин бросил на собеседника испытующий взгляд. — Мне казалось, что эту проблему мы недавно обсудили. Мне не нравится, когда меня используют в качестве тарана против своих же.

— Ты же говорил, что у тебя свой счет к этому кабаку на Лубянке…

— У русских всегда очень сложные внутренние разборки, Дов, — задумчиво произнес Мишин. — Логика для них — что презерватив, о котором все слышали, но которым практически никто не пользуется. Все у них от порыва, импульса, секундного состояния души. Именно в этом состоянии они казнят близких друзей и приближают злейших врагов. Бросают любимую женщину и до старости делят постель с уродиной с кокономотальной фабрики. От всего сердца одалживают соседу по коммуналке последний червонец, а потом пишут на него же донос в райком партии… Короче, не пытайся в этом разобраться, приятель, все равно ничего не поймешь.