— Что с тобой случилось? — спросил он грека. — Ты все еще бледен и дрожишь.

— Черт возьми! — пробормотал Лаццаро. — Ведь это призрак Черного гнома вскочил на меня.

— Призрак Черного гнома? — спросил шейх, и дервиши окружили грека.

— Ты ведь знаешь толковательницу снов из Галаты? У старой Кадиджи была дочь-подкидыш! Видели вы ее?

— Что-то быстро промчалось между нами! — заметили дервиши.

— Эта коварная и злая девчонка, прозванная Черным гномом, умерла недавно, я сам похоронил ее. Если бы я не сам положил ее в гроб, если бы я не знал, что опа похоронена в Скутари, я бы сказал, что этого не было, но Черный гном умерла, а теперь опа вскочила мне на спину и сдавила горло!

— Мы сами видели призрак! — подтвердили дервиши.

— Вы его видели, а я его чувствовал, — продолжал грек. — Он так крепко сидел у меня на шее и сжимал мне горло, что я не мог избавиться от него, я не мог даже схватить его, чуть было не задохся! Это было невыносимо.

— О, если бы призрак еще раз попался мне, — продолжал, скрежеща зубами, грек, — я не выпустил бы его из рук!

— Он может мучить и душить тебя, для тебя же он неуловим, — заметил один из дервишей.

— Должно быть, не очень-то много хорошего сделал ты ему при жизни, — сказал другой.

Лаццаро встал; ему все еще казалось, как будто нес он Сирру и как будто шея его была в тисках. Он поблагодарил дервишей за их помощь и отправился. Но Черный гном всюду могла наброситься на него, так говорило ему его суеверие. Только в определенных местах призрак имел над ним власть. На обратном пути во дворец его госпожи с ним ничего не случилось, и это еще больше укрепило его в том убеждении, что Черный гном вращается в Чертогах Смерти и вблизи заключенных.

Ужас мало-помалу уступил место бешенству, когда грек пришел во дворец. Призрак должен быть наконец побежден! Он, правда, был неуловим, ведь грек испытал это, так как все попытки освободиться от него были тщетны, но если бы ему еще раз пришлось встретить его, он бы хитрее взялся за дело. Он твердо принял это решение, а что Лаццаро решал, то он непременно исполнял.

В тот вечер, когда Сади и Зора должны были отправиться в ссылку и по приказу султана оставить Константинополь, Лаццаро вышел из дворца своей госпожи, выведав предварительно наверху в покоях кое-что, наполнившее его тайной радостью.

Он преследовал один план! Он хотел в этот вечер исцелить Рецию от ее любви к Сади! И это намерение, которое он на этот раз надеялся привести в исполнение, радовало его и вызывало в нем смех, а когда Лаццаро смеялся, казалось, злой дух торжествовал над побежденной душой!

Его жгучие карие глаза сверкали, и он решил, если и на этот раз в руинах ему явится призрак Сирры, то быть настороже. Под плащом у него был потайной фонарь. Он отправился в конюшни принцессы и велел запрячь ту самую карету, которую он брал уже однажды для перевозки Реции и принца в развалины. Затем он сел в нее, как господин, и отдал кучеру приказание ехать в развалины Кадри.

Вся прислуга принцессы привыкла повиноваться греку, все боялись не только его влияния, но еще больше его коварства и злобы, а потому Лаццаро играл роль хозяина во дворце еще незамужней принцессы.

Через час карста остановилась у коридора в развалинах, который вел в Чертоги Смерти.

Грек, с маленьким фонарем в руке, вылез из кареты и приказал кучеру ждать, затем исчез в длинном страшном коридоре, в котором не было слышно ничего, кроме отголоска его шагов.

Он беспрестанно озирался по сторонам, желая убедиться, не покажется ли где-нибудь призрак, и достиг витой лестницы, неся перед собой фонарь и освещая им каждый уголок.

Сирра не показывалась. Лаццаро достиг верхнего коридора и встретил здесь старого Тагира.

Грек достал из кармана записку, показал ее старому сторожу, три раза поклонившемуся ему со сложенными на груди руками, и взял у него ключ от камеры, где Реция находилась теперь одна, так как принц Саладин, лишившийся чувств от удара грека, по приказанию Мансура-эфенди был взят от нее и переведен в другой покой, где его окружили всевозможной роскошью и всячески угождали ему.

Реция была еще несчастнее теперь, когда у нее отняли Саладина. С трепетным сердцем ждала она со дня на день освобождения, ждала появления Сади — но дни проходили за днями, а она все еще томилась в тюрьме. Пропал нежный румянец ее щек — она ничего не пила и не ела, скорбь изнуряла ее душу, тоска терзала ее, и ее бедные утомленные глаза не высыхали от слез!

Но вот к дверям ее камеры снова приблизились шаги, принадлежащие не старому дервишу. Реция стала прислушиваться. Кто пришел в этот вечер?

Дверь распахнулась — ослепительный свет фонаря пропик в камеру — Реция узнала вошедшего. Это был снова ужасный Лаццаро!

Реция не ожидала вторичного посещения Лаццаро. Опа не предчувствовала, что эта ночь будет для нее еще ужаснее! Она хотела бежать, хотела спастись в соседнем покое.

— Останься! — крикнул ей Лаццаро. — Я пришел увезти тебя!

— Увезти? Куда? — спросила Реция, вздохнув.

— К твоему Сади!

— Ты лжешь! Ты не настолько благороден!

— Почему же? Клянусь тебе, ты увидишь своего Сади, я хочу доставить тебе это удовольствие!

— Ты в самом деле хочешь это сделать? — спросила Реция, все еще сомневаясь.

— Твоя душевная тоска трогает меня, твоя любовь к Сади отталкивает тебя от меня! Я хочу вылечить тебя от этой любви!

— Что значат эти слова?

— Ты все увидишь сама!

— Должна ли я надеяться или опасаться? О, какую муку заставляешь ты меня переносить, жестокий! Сжалься! Освободи меня! Отведи меня к Сади, и моя вечная благодарность будет тебе наградой! Но к кому обращаю я эту мольбу! У тебя нет сердца.

— Не думай так! Мое сердце стремится владеть тобой! Я хочу назвать тебя своей! Я знаю твою верную любовь к Сади. Но будешь ли ты любить так пламенно человека, который оскорбляет твою любовь обманом и покоится в объятиях другой женщины в то время, как ты сохнешь от тоски по нему?

— Сади — мой повелитель и супруг, он может иметь еще других жен, но он этого не сделает, я знаю это! Он поклялся мне в своей любви, и он принадлежит мне, мне одной.

— Безумная вера! — захохотал грек. — Говорю тебе, что он тебя бросил и обманывает! Мне жаль тебя, и потому я хочу вылечить тебя от твоей любви к изменнику! Он уже давно забыл тебя в объятиях другой женщины! Ты сохнешь от тоски и любви к нему, а он болтает с твоей соперницей, которая совершенно вытеснила тебя из его сердца, так что он ни разу не делал даже попытки увидеться с тобой.

— Прочь от меня, искуситель! Я знаю и проникаю в твою хитрость! Твои слова не действуют на меня! Сади мой! Смотри! Моя надежда и вера так непоколебимы, что ты не возбуждаешь во мне и мысли о возможности того, чтобы Сади забыл и покинул меня!

— Я шел к тебе не с пустыми словами! Я принес тебе доказательство!

— Сердце мое трепещет, какое испытание готовится мне?

— Я хочу отвести тебя к Сади! Ты увидишь его!

— Аллах, сжалься надо мной! Не оставляй меня! Руководи мной!

— Если ты не веришь моим словам, то поверишь своим глазам.

— Все, что исходит от тебя, все обман и лукавство! Я ничего не хочу видеть! Я буду любить Сади вечно!

— Дурочка, зачем тебе любить человека, который отказался от тебя и бросил! Ты должна следовать за мной!

Реция, дрожа, закрыла руками глаза, ей стало страшно. В ее душе вызванное греком сомнение боролось с верой клятве Сади, но вера пересилила сомнение!

— Можешь сколько угодно призывать все свое дьявольское искусство, чтобы мучить меня и заглушить мою любовь, тебе это не удастся! Сади мой! А если бы он меня бросил, это было бы для меня смертью!

— Пойдем! Я увезу тебя отсюда! Ты должна сама, своими глазами убедиться в истине моих слов, сомнение будет гибельно для тебя, — сказал грек. — Но что бы ты ни увидела, не говори ни слова, вот единственное условие, какое я ставлю тебе!

— Я не пойду с тобой! — вскричала Реция в отчаянии.