Вдруг двери камеры с шумом распахнулись. Это случилось так внезапно, что нельзя было заметить, кто раскрыл их столь поспешно и сильно. Видно было только, что на полу во мраке, окружавшем дверь, что-то зашевелилось. В то же мгновение это что-то прыгнуло в воздух при ясном свете луны, освещавшем часть комнаты. Страшное проклятие вырвалось у Лаццаро. Он внезапно почувствовал, как что-то тяжелое вцепилось в него сзади и сдавило ему шею.
Это случилось так быстро, что в первую минуту он и не думал, что его душит постороннее существо, а скорее решил, что случилось нечто с ним самим.
Однако вслед за тем как он выпустил Рецию, задыхаясь от недостатка воздуха, он схватился за шею и тут-то почувствовал, что у него на спине сидел кто-то и крепко сжимал его шею!
Это мог быть только ребенок! Может быть, мальчик? Но ведь он все еще без чувств лежал на полу!
Лаццаро было некогда думать об этом, чувство самосохранения в эту минуту пересилило все! Он хрипел, ему не хватало воздуха, еще минута — и он задохнулся бы, не успев увидеть и отбросить врага, державшегося на его спине.
Реция, вырвавшись из рук грека и не видя причины своего внезапного освобождения, полумертвая от страха и от напряжения, упала на колени.
Как безумный, схватил Лаццаро руки, сжимавшие его шею, он чувствовал теперь, к своему крайнему ужасу, что сзади чья-то голова касалась его. Итак, на нем сидело человеческое существо.
Так как руки его не достигали цели, он пробовал употребить в дело зубы, хватался за голову врага и пробовал из всей силы удариться спиной об стену, чтобы только сбросить его, но все было напрасно! Страшный вид имел бешеный грек, на спине которого сидело неуловимое существо.
Он выбежал из камеры. Страшное существо оставалось на нем, как южноамериканская сороконожка, впивающаяся в мясо, он должен был тащить его с собой!
В своем безумном бегстве Лаццаро чуть было не опрокинул старого дервиша Тагира, который, найдя дверь в камеру двух заключенных открытой, запер их, убедившись предварительно, что они были еще на месте.
Хрипя, ударяясь о степы, как сумасшедший, с широко выпученными глазами, с пеной у рта бросился грек по слабо освещенным коридорам к лестнице — в одно мгновение он был уже внизу — на спине его все еще сидел ужасный призрак. Он увидел голову, он узнал Сирру! Дочь гадалки, которую он сам похоронил, руку которой как знак смерти принес старой Кадидже, теперь сидела на нем и своими руками сжимала ему горло, он видел даже остаток левой руки у своей шеи, это призрак Сирры схватил его в ту минуту, когда он уже держал в руках Рецию. Как ослепленный бешенством и болью бык неудержимо бросается в стороны, не видя и не заботясь о том, куда попадет, точно так же и Лаццаро бросился через дверь темного коридора в зал дервишей. Он забыл уже, что призрак Сирры все еще сидел на нем и сжимал его горло, ноги его двигались машинально. Наконец он достиг большого, открытого сверху зала, где воющие дервиши совершали свои религиозные обряды.
Шатаясь, вступил грек в средину их круга с ужасной ношей и, хрипя, грохнулся на пол между вскочившими от ужаса дервишами.
XXVII. Переодетый принц
Вернемся снова к тому вечеру, когда переодетый принц со своим слугой Хешамом отправился в сераль отыскивать следы маленького принца Саладина.
В то время как принц Мурад на дворе запальчиво говорил с Зсрой-беем, мушир Изет показался в передней султанши Валиде, находившейся в серале.
Изету было вменено в обязанность наблюдать за принцами, и султанша-мать тотчас приняла его, так как она признавала важность этого наблюдения.
Мушир Изет вошел в комнату, где на диване сидела султанша Валиде, и поклонился ей низко, со всеми знаками глубочайшего почтения.
— Ты принес мне известие, касающееся принцев? — спросила она.
— Ваше величество! Соизвольте выслушать мое важное известие, — сказал мушир. — Принц Абдул-Гамид не оставляет никогда Терапии и занят назначениями и распоряжениями относительно устройства своего маленького дворца в Китхат-Хапе у Пресных Вод, куда принц хочет вскоре переехать, как только придут все вещи из Парижа! Принц же Мурад с некоторого времени в сильной тревоге, и причина ее — неизвестность об участи принца Саладина.
— Какой вздор! Принц Мурад может быть спокоен, что мальчик этот, во всяком случае, останется жив! — воскликнула султанша Валиде.
— Принц хочет убедиться сам и получить нужные объяснения, — продолжал мушир, — поэтому его высочество сегодня вечером в сопровождении слуги, переодетый, потихоньку оставил Терапию.
— Переодетый? В каком же костюме?
— Его высочество надели мундир баши!
— А где находится принц?
— Внизу, во дворе сераля, ваше величество! Его высочество явились в сопровождении слуги и вступили в жаркий спор с офицером Зорой-беем, которого они искали!
— Этот Зора-бей заодно с принцем? Сопровождал ли он принца?
— Его высочество искали Зору-бея, по всей вероятности, питая надежду получить от него сведения о местопребывании маленького принца Саладина!
— К чему это переодевание? Что значит этот маскарад? — воскликнула султанша. — Хотят сыграть со мной шутку или стать насмешкой прислуги? Принц ведь и так может оставлять свой дворец, к чему же такое переодевание?
Мушир поклонился, пожав плечами.
— Пусть немедленно попросят принца и его свиту отправиться в Розовый дворец, дальнейшее пусть решит сам султан!
Это походило на арест. Изет снова поклонился.
— Приказание вашего величества будет немедленно приведено в исполнение, — сказал он тоном рабской преданности.
— Ступай и донеси мне, как только принц и свита его будут там, — приказала султанша Валиде, — я хочу тогда оставить сераль! Пусть предварительно займут караулами все выходы, как того предписывает положение принцев. Чтобы приказание мое было исполнено!
Мушир отправился, и вскоре после того показался дежурный офицер, пригласив принца, Зору-бея и слугу следовать за ним в Розовый дворец, который находился в садах сераля и представлял уединенное, очень старое и угрюмое здание, вовсе не заслуживающее названия Розового дворца. По названию можно представить его обвитым розами, живописно расположенным, прелестным домиком — ничего подобного не было! Это строение расположено в тенистом, пустынном месте, среди прежде баснословно прекрасных, а теперь совершенно запущенных садов сераля, и ничто не дает повода так называть его, кроме нескольких дико растущих поблизости розовых кустов.
Сам Розовый дворец — очень неуклюжее сооружение, которое в настоящее время необитаемо и остается без всякого употребления. Своими серыми, угрюмыми стенами, грубыми лепными украшениями и куполами вверху напоминает оно то время, когда султанские жены часто приходили в этот сад и тут пили кофе, курили и предавались скуке.
Как только Изет донес султанше Валиде, что ее приказание выполнено, она оставила сераль и отправилась в Беглербег к султану.
Когда принц Мурад, Зора-бей и слуга Хешам через коридоры сераля и затем через дворы были введены в сад, в это время случайно их увидел из своих покоев Шейх-уль-Ислам, у которого было какое-то дело в серале. Тотчас же он велел позвать начальника капиджей.
— Давно не удостаивался я милости являться пред твое высокое лицо, могущественный и мудрый Мансур-эфенди, — сказал Магомет-бей.
Шейх-уль-Ислам велел ему подойти к окну, выходившему во внутренний двор. В эту минуту по двору как раз проходили в вечерних сумерках трое арестованных.
— Кто те военные, которых ведет капиджи-баши? — спросил он.
— Баши, который идет впереди, не кто иной, как переодетый принц Мурад, великий и могущественный Баба-Мансур!
— Как принц?
— Клянусь бородой пророка! Последний — слуга принца Хешам, а второй — один из тех трех неверных, которые своим внезапным и самовольным выходом обесславили твой полк, всемогущий Баба-Мансур!
— Полк капиджи? Ты об этом еще ничего не доносил мне, Магомет-бей.