отыщу гравитацию веры
в притяжении наших имён,
в вечной смуте миров и времён…
2.
Пересечёт пространство мнений
нелепый и недужный спор,
где дуги тяжких объяснений
сопряжены спиралью ссор.
Иных проекций предпочтенье,
асимптоты чужих орбит…
Лишь точка — след пересеченья
в многоугольнике обид…
Порыва хватит нам и яда
Стену раздора возвести…
Что дальше?
Линия разлада
и параллельности пути…
«Говорят, что время лечит…»
Говорят, что время лечит.
Мне от этого не легче…
Если знал бы я, что встречу
и в глаза смогу взглянуть —
для меня бы стала вечность
ожиданием минут.
Тени прошлого в капканах
снов и писем; но по капле
растворятся, сгинут, канут
в темень, как ни береги.
Тянет память на аркане
те же лики, те же кадры…
Словно кто-то бросил камень
и — круги, круги, круги…
И давным-давно далече
всех моих разлук предтечи,
их улыбки, плечи, речи
у былого в западне…
Говорят, что время лечит.
Мне от этого не легче.
Мне от этого не легче —
мне от этого трудней!
«Глаза у страсти велики…»
Глаза у страсти велики.
В них — отражение порыва,
шаг в темноту,
прыжок с обрыва
и… сумасшедшие стихи.
В них — тяготенью вопреки —
немая оторопь паденья,
в них все мои предубежденья,
все мне прощённые грехи.
В них всё — отрава и мольба,
и страх, и зряшное геройство,
молитва, но иного свойства
и, как на паперти, судьба…
Глаза у страсти глубоки,
темны — до головокруженья,
в них тонут наши отраженья
и… сумасшедшие стихи.
…на что себя ни обреки,
а память, воротясь на круги,
вернёт не лики и не руки,
а эти странные стихи…
Жёлтый дрок
«Судьба дарует славу…»
Судьба дарует славу
иль суму,
но чаще — бег
по замкнутому кругу,
где я не сторож брату моему
и не судья —
ни недругу, ни другу,
себе, пожалуй, только самому…
Не сложены заветные стихи,
не вложены
ни в ножны,
ни в скрижали.
Я бьюсь в сетях словесной чепухи,
ищу слова,
теряю.
Мне не жаль их,
жаль полнить ими старые мехи…
Межа
Скажи мне, где межа
меж радостью и болью?!
Где темноте свеча
проигрывает спор.
Где пальцы палача
затравленно, с любовью,
от ужаса дрожа,
ложатся на топор.
Где стылая постель
осеннего погоста —
утраченная пядь
земли, золы, родства;
где нечего терять,
где все мы только гости,
отведавшие хмель
земного волшебства.
Нам есть кого беречь,
пред кем зажечь лампаду,
и без кого — судьба! —
померкнет всё окрест.
Есть Тот, к кому мольба,
и тот, кому награда,
кому — прямая речь,
кому — по мерке крест…
Повторенный стократ
удел, что нам ниспослан…
Истоки доминант
затеряны в веках…
Там все, кто до меня,
и те, кто будут после —
репродуктивный ряд
молекул ДНК.
Там, в поисках черты
меж будущим и прошлым,
порой идут на вы
и падают на снег.
Там жизнь моя, увы —
зашоренная лошадь,
кругами суеты
нехитрый правит бег.
Туманное давно
там явственно и зримо,
глухой язык молвы,
немой размытый фильм…
Там шествуют волхвы,
и там паденье Рима
предопределено
падением Афин.
Там серые дожди
дотошны и упорны
в стремлении дойти
до сути, до конца,
там все мои пути
до тошноты повторны,
и неисповедим
любой маршрут Творца.
И пусть неуловим
пронзающий пространство
след световых погонь —
холодный Млечный путь,
но разожгут огонь,
шепнут чуть слышно:
«здравствуй»,
и к родникам любви
захочется прильнуть.
……………………………
Ты двери отвори —
в лачугу или в терем,
и тёплый дух жилья
тебя заворожит.
Вот здесь — межа моя.
Находки и потери.
Мои календари.
Моя — до боли — жизнь.
Буриме
Ей двадцать лет.
Что в двадцать на уме?!
Резинкой перехвачена косичка.
Зелёная трясёт нас электричка.
Мы весело играем в буриме.
«Мы — спицы во вращеньи колеса…» —
Наташина строка слегка неловка.
Ищу ответ, но… скоро остановка,
и затихают наши голоса…
Мы наскоро целуемся — пора
проститься, нет, ненадолго, поверьте!
И — две песчинки в этой круговерти —
Расстанемся. Теперь до самой смерти.
А эта не закончится игра…
Мы — спицы во вращеньи колеса.
Извечное, бессонное круженье,
по льду голубоватому скольженье,
шаги — и сорванца, и мудреца…
Земля к звезде летит, так повелось.
Река течёт навстречу океану.
Осенней рябью — ветер по лиману,
а по ветру — волна твоих волос…
Шуршанье шин, негромкий скрип оси…
Мы мечемся по тропам и орбитам,
а наши споры, ссоры и обиды
рассудит время — тот ещё арбитр.
Остановиться только не проси!
Мы — спицы во вращеньи колеса —
не ведаем, куда покатит обод,
когда и кем затеян этот опыт,
кто держит руль, кто правит паруса.
Но вряд ли нашим пастырям видней,
куда же мы несёмся в самом деле!
Мы — зрители. И мы же — лицедеи.
И бесконечна вереница дней,
почти прозрачен круг внутри кольца,
но чем быстрее мчится колесница,
тем призрачнее, призрачнее лица…
Где тут герой, куда пропал возница?!
Мы — спицы во вращеньи колеса…
Когда остынут жаркие слова,
затихнут, смолкнут и лишатся тайны,
земное счастье предпочтут Натальи
уделу камергерского [1] вдовства.
Замки заменят. Сменят адреса
и заберут на свой виток спирали
те пустяки, что мы с собою брали —
и мамин зонт, и шахматы отца…
На круги возвращённые своя,
мы ощутим земное притяженье,
но ход времён не терпит торможенья,
и вечно продолжается движенье —
в нём сущность и загадка бытия!
На семи ветрах
Волна песок вылизывает мокрый,
шипит в притворной ярости страстей,
в меня бросает свежий запах моря,
солёный запах рыбы и снастей.
Я песню оборву на полутоне,
услышу море, небо, облака,
стук старого буксирного мотора,
осипший бас паромного гудка.
А с запахом придут воспоминанья —
острей других, ясней других стократ.
…За крепостными старыми стенами
у моря бродят блудные ветра.
Они сильны, они уносят баржи,
они ломают кроны и кусты
и на прикол становятся у башни,
стряхнув песок неведомых пустынь.
На день. На два. Потом опять закрутят.
Здесь лёгкий бриз зимою — лишь мечта.
Здесь тянет море к башне свои руки,
встречая берег с пеною у рта.
И отступает с каждым годом дальше
в бессилии зелёная вода.
И сиротеет, и стареет башня,
врастая в землю, в город и в года…
Ветра развеют старую легенду.
Созреет в бочках новое вино.
Весна приходит девочкою Гердой.
Неотразимо и чуть-чуть смешно.
И в зеркала фонтанов глянут ивы,
и шелестят, лепечут ни о чём…
А девочка бесстрашно и наивно
кладёт ладошку на моё плечо.
И кличут чайки: верьте, верьте, верьте! —
нам счастье дней и боль минут суля.