* Где бы мне было особенно уютно?

Меж двух полок гардероба в стопке чистого белья.

14 июня. Мне хотелось бы иметь такой рабочий кабинет, чтобы окно его непременно выходило прямо на ферму. Я смотрел бы, как солнце нагревает кофейную жижу луж, смотрел бы, как ковыляют вперевалку утки и как гуси тянут свои головы с крохотными, словно игольное ушко, ушами. Поглядев на скотный двор, где громко дышат коровы, я сказал бы: «Нам, людям, следовало бы занять место этих солидных животных. Ну почему ударом рога в зад они не опрокинут наземь пастуха, когда он, усевшись на скамеечку, доит их и опустошает попарно их соски таким жестом, будто подтягивается вверх по веревке? А когда их хочешь погладить, они шарахаются. Впрочем, и сам пастух не сознает своей силы, своего человеческого превосходства. Я, один лишь я взволнован — мне кажется, что я все понимаю и над всем господствую. Я ведь приехал сюда, в этот хлев, издалека. А пастух здесь родился».

И я заказал бы себе фуражку с надписью золотыми буквами «Толмач природы».

* Все животные говорят, кроме говорящего попугая.

* В глазах его зажегся керосин.

30 июня. Она семенит так быстро и так легко, что кажется, будто у нее не одна пара ног, а больше.

* Мизантроп: солнце существует лишь для того, чтобы плодить мух, сосущих мою кровь.

1 июля. Когда утром я открываю окно — точно любимая омыла мои глаза свежей водой.

* Маленькие белые облачка поднимаются от земли, точно кто-то стрижет на ее спине шерсть.

Петухи мальчишескими и строгими голосами бросают приказания, как молодые или старые вожди краснокожих.

Хорошо!.. Дальний поезд.

И голос голубки, — будто хозяйка выскребает деревянной ложкой из кастрюли остатки крема или, вернее, будто кто-то беспрерывно открывает и закрывает дверь, чтобы испробовать дверные петли.

И вот подала голос курица, будто ей удалось короткими ударами по наковальне выступать наконец яйцо.

И муха, жужжа, пролетает, как будто звенит железная проволока.

И три первых медленных удара колокола, за ними вторые три, а за ними перезвон, — веселый и легкий.

И голос уток — будто подпрыгивают на замерзшем ручейке камешки.

Но люди еще не сказали ни слова.

Первое, что они скажут: «Закрой окно и ложись досыпать!»

2 июля. По ночам нам гораздо страшнее, чем детям.

3 июля. Чтобы преуспеть в жизни, надо разбавлять свое вино водой до тех пор, пока вина совсем не останется.

4 июля. Он сохранял невозмутимость, которая пристала лишь великой нации.

* Посоветовал ему читать каждый день хронику происшествий, дабы ценить свое благополучие.

* Прочтите мне что-нибудь покороче, чтобы я не опоздал на поезд.

* Его душа то и дело трещит. Она ему не впору, как узкие перчатки.

6 июля. «Попугай, — сказал Вебер, — это птица, нарисованная ребенком».

9 июля. Лучший интервьюер тот, кто пишет, что у меня орлиный взгляд и грива, как у льва.

10 июля. Когда она поняла, что никогда не увидит господа бога, она начала рыдать, как будто потеряла близкое существо.

* Она сказала: «Как? Что? Вы хотите со мной переспать? Пожалуйста! С тех пор как у меня на глазах умер мой бедный брат, я никому ни в чем не отказываю».

* Я напишу книгу, которая удивит моих друзей. Я не собираюсь ставить себя выше всех прочих, как Гонкур. Не могу говорить о себе плохо в расчете на прощение людей, как Руссо. Я только попытаюсь видеть ясно, осветить себя внутри для других и для себя самого. Мне тридцать лет. Как я жил до сих пор? И что я буду делать дальше? Буду жить, как живется? Попытаюсь стать полезным?

Думаю, что если ко мне приглядеться, то забыть меня уже нельзя. Я сам дивлюсь своему тщеславию, когда очередной его приступ уже кончился. Если Париж решит увенчать меня на официальном торжестве лаврами, как некогда увенчали Петрарку, я не удивлюсь и сумею оправдать такую награду.

Мне хотелось бы зарабатывать много денег ради удовольствия вынуть из кармана, как носовой платок, и высыпать на стол целую кучу золота и скомканных кредиток и сказать: «Возьмите сколько нужно!» То я требую полной справедливости и, расщедрившись, подаю бедным два су, то я решаю бороться за своих бедняков.

Мои страхи. Как повел бы я себя на дуэли? Отвечать на письма: сначала мне хочется послать всех к черту, потом я пеняю на себя за то, что огорчил их. И к чему создавать себе врагов? Они увидят, что я умею написать как надо.

11 июля. Как ведет себя птица во время бури? Она не цепляется за ветку; она следует за бурей.

12 июля. Вот что выводит из себя:

— Смотри-ка, нам с тобой одновременно пришла в голову одна и та же мысль. Когда-то я уже написал нечто подобное.

* Его башня из слоновой кости: задняя комната при лавчонке.

* Упорно скалывать лед, который образуется в мозгу. Всячески препятствовать обледенению.

17 июля. Воображения у меня ни на грош. Я не способен выдумать даже подписи под лубочной картинкой.

22 июля. Жюль Ренар — это карманный Мопассан.

23 июля. С мизинец чистой воды в наперстке из хрусталя.

* Время от времени выбираться прочь из своих писаний, влезать повыше, чтобы вдохнуть чистого воздуха и окинуть взором то, что внизу.

* Мозг у меня как свежий орех, и я жду, когда ударом молотка разобьют его скорлупу…

* По словам Мориса Швоба, в Нанте нельзя издавать утреннюю газету потому, что там слишком узкие тротуары и жители Нанта не смогут ее читать на ходу, отправляясь по делам.

25 июля. Все-таки я выиграл шесть лет счастья со времени моей женитьбы в 1888 году.

26 июля. Байи и Фантек не хотят, чтобы им покупали одинаковые игрушки, а то они не смогут завидовать друг другу и подымать спор и крики.

* Когда страница дается мне с трудом, я верю, что она написана хорошо…

Я не мог удержаться и сказал газетчице:

— Это моя книжка, вон та, — маленькая.

— А-а! — сказала она. — У меня ее еще не спрашивали…

* Крестьянин любит деньги. Говорить-то легко, а вот посмотрел бы я, каковы были бы вы на его месте.

18 августа. В восторгах поклонников Верлена я угадываю немалую долю жалости к нему, как к завсегдатаю больниц.

30 августа. Возвращение в Париж. Не доезжая нескольких лье до Парижа, я полон решимости его завоевать, но, очутившись там, снова начинаю робеть.

31 августа. Во время свадьбы Рейно церковь св. Лаврентия, забитая неуклюжими полицейскими в штатском, с только что выбритыми физиономиями, напоминала каторгу с ее обитателями, принарядившимися ради воскресного дня.

10 сентября. Написал Швобу: «Ни одна из двух моих книг — я имею в виду «Рыжика» и «Виноградаря в своем винограднике» — меня не удовлетворяет. Особенно «Рыжик». Это малоаппетитная смесь, которая, к сожалению, не приносит мне былых радостей. Это не литература, а выставление напоказ некоего лоскутного мира, где всего понемножку: и жалости, и злобы, и уже говоренного прежде, и плохого вкуса. Само собой разумеется, я имею в виду мое последнее впечатление. Чтобы хоть немного приободриться, я вспоминаю Ваше ценное письмо по поводу «Кошки»[49].

Ладно, не будем об этом говорить. Я сужу себя не только чистосердечно, но и сурово. Только Вы один не сомневаетесь в этом. Неприятно и то, что я не обновляюсь и не способен к обновлению. Я родился связанным и ничто не в силах развязать узел. Вы сказали как-то Биванку: «…жизнь должна дать ему хороший моральный толчок, дабы его талант освободился от оков, которые он сам на себя накладывает». Но даже этого было бы недостаточно. Возможно также, я злюсь потому, что отдал «Рыжика» в печать слишком быстро, заканчивал книгу на скорую руку, чтобы получить срочно немного денег. Возможно, что и так. Тяжелые нынче времена для тех, кто стремится к совершенству…»

* Паркет был до того хорошо натерт, что она невольно приподняла юбку, как будто ей предстояло пройти по воде и она побоялась замочить подол.