21 сентября. «Рыжик» — плохая книга, неполная, плохо построенная, потому что она приходила рывками.

* Никогда мы не бываем счастливы: наше счастье — это лишь молчание несчастья.

27 сентября. «Рыжика» можно, при желании, или сократить, или продолжить. «Рыжик» — это просто известный склад ума.

29 сентября. Гонкуры сказали то, что нужно было сказать о других, но они не сказали того, что следовало сказать о себе.

1 октября. Рассказать о нашей деревне, как рассказал Сент-Бев о Шатобриане и его времени. Передать все через заметки, маленькие драмы или немые картины, — все, вплоть до вечерних страхов. Докопаться до самых глубин, дать древо истины и все его корни.

Память, принеси мне мой родной край, положи его передо мной сюда, на стол. Досадно, что, прежде чем вспомнить, обязательно надо побывать в том краю, помесить тамошнюю грязь собственными ногами.

9 октября. Мне хочется беспристрастно поразмыслить о себе самом и познать суть того существа, которым являюсь я, которое растет целых тридцать лет. Я гляжу на себя не без удивления. И, главное, что поражает меня — это моя ненужность, и все-таки мне не удается убедить себя, что я никогда ничего не добьюсь.

13 октября. У него свой собственный стиль, которого никто себе не пожелает.

17 октября. Я называю «классиками» людей, для которых литература еще не была ремеслом.

* Связать все, что я пишу, с моей родной деревней. Применить к ее описанию все, что я люблю в литературе.

* Мозг, за которым хорошо ухаживают, не устает никогда.

23 октября. «Рыжик». Когда домашние портнихи Мари и Анжель приходили к нам шить, они обедали за одним столом с нами и боялись проглотить лишний кусок. Быть может, они нас стесняли? Напротив, ради них мадам Лепик не скупилась на расходы, и Рыжик благословлял обеих портних. Он мог есть чуть побольше, чем обычно, и мадам Лепик этого не замечала; она за ним не следила. Но портнихи, не подозревая, что они являются причиной семейного умиротворения, спешили поскорее встать из-за стола, подымались обе разом, одинаковыми движениями, и выходили на двор подышать.

* В день появления романа гулять по улицам, искоса посматривать на груды книг в витринах, опасаясь, что продавец с презрением смотрит на тебя; видеть смертельного врага в книгопродавце, не выставившем твою книжку на витрине, — на самом же деле он просто не получил ее, — страдать, как человек, с которого содрана кожа. Да, книги превращаются в бруски мыла! Я слышал, как продавец в книжной лавке Фламмариона выкрикивал: «Один «Рыжик»! Два «Рыжика»! Три «Рыжика!»

Говорят, что если писатель хорош с Ашилем, — продавцом в книжной лавке издательства Кальман-Леви на Итальянском бульваре, — то ему обеспечена продажа ста экземпляров; но только этот господин непокладист, у него свои заскоки. Обычного подношения экземпляра с авторским посвящением здесь маловато. Он даже покупателей выставляет за дверь. Словом, оригинал, который, очевидно, здорово презирает литературную братию.

3 ноября. Я как стенные часы, чей маятник без устали качается — от гордыни до самоуничижения; но я просто стою на ногах, я сохраняю равновесие и держусь прямо.

6 ноября. Вчера в Эвр давали «Анабеллу, или Как жаль, что она проститутка!» — пьеса Форда, перевод Метерлинка, вступительное слово Марселя Швоба.

…Рашильд в бешенстве, потому что я сказал, что актеры ниже всякой критики. Куртелин считает, что все они здорово кривляются. Леон Доде утверждает, что все человечество покоится на подозрительной основе. Метерлинк с видом преуспевающего, всем довольного плотника разгуливает по фойе. Фавн Малларме[50] кротко скользит между парочками и дрожит от ужаса, что вдруг его поймут. Бородач Жорж Гюго носит на своей мощной груди невидимый знак прославленного имени. Мадам Вилли, с толстенной, как канат, косой, поглядывает на нежного Жюлиа и хохочет. Бауэр выступает словно бык величиной с лягушку, а мой друг Швоб, который раньше брил голову чуть ли не до крови, завел себе этакую плакучую иву, спускает на лоб плоскую черную челку, что вполне соответствует теперешнему состоянию его грустной души.

8 ноября. Нынче вечером пришел Бернар и примирил меня с самим собою. Он сказал: «Все ваши друзья считают, что «Рыжик» лучшее, что вы сделали. Пожалуй, никто так остро, как я, не ощущает человечности вашего маленького героя. Тулуз-Лотрек хочет вас повидать… По моему мнению, «Рыжик», если не считать главы «Краснощечка», принадлежит к тем книгам, откуда позднее будут черпать темы «для сочинений по немецкому языку».

И вот я уже ликую, раздуваюсь, как картофелина, твержу: «Какое трудное наше ремесло! Ах, как дорого приходится нам платить за славу, но нет на свете ничего более завидного».

И вот мне уже чудится, что я окружен друзьями, и я даю советы насчет стойкости и честности, и напутствую каждого, как умирающий со смертного одра.

12 ноября. Больше всего я хотел бы быть учителем в сельской школе, посылать статейки в местную газету, коротенькие корреспонденции в стиле Сарсе, оставаясь недоступным для скептических взглядов.

* «Рыжик». Поставить девиз:

«Отец и мать всем обязаны ребенку. Ребенок им не обязан ничем. Ж. Р.».

15 ноября. Чтобы преуспеть, надо творить подлости или шедевры. На что из двух вы более способны?

22 ноября. Точное слово! Точное слово! Сколько можно было бы сберечь бумаги, если бы закон обязывал писателей пользоваться только точными выражениями.

* Маленький цветочек, которого никто никогда не видит и который на высокой скале в пучке травы ждет, чтобы кто-нибудь наклонился и вдохнул его аромат.

26 ноября. Она принадлежала к тем хрупким, маленьким женщинам, которые предпочитают любить, а не заниматься любовью.

28 ноября. «Трава». К описанию деревни применить стиль Паскаля или Сен-Симона.

Я брожу, я вдыхаю запахи, я слушаю, и мне чуточку стыдно, потому что я не знаю, как называют всех этих птиц, которых я потревожил. Это вовсе не щеголихи, расцвеченные тысячью колеров. У этих две-три краски, а у других всего-то одна.

* Валлотон рассказал мне, что одна дама, прочитав моего «Паразита», горько заплакала, так она была оскорблена в своем женском достоинстве.

* Мне очень нравится ваша книга, потому что я ясно вижу ее недостатки.

29 ноября. Всюду неудачи. Я отошел от «Жиль Бласа», от «Ревю Эбдомадер», от «Эко де Пари», от «Журналь», от «Фигаро», от «Ревю де Пари» и т. д. и т. д. Ни одна моя книга не выходит вторым изданием. Я зарабатываю в среднем двадцать пять франков в месяц. Если дома мир, то только потому, что жена у меня сущий ангел. Друзья мне быстро надоедают. Когда я их слишком люблю, я на них сержусь за это, а когда они меня перестают любить, я их презираю. Я не гожусь ни в хозяева, ни в благотворители. Теперь о моем таланте. Достаточно мне прочитать страницу из Сен-Симона или Флобера, и я краснею. Мое воображение — как бутылка, как донышко уже пустой фляги. Любой репортер, при небольшом навыке, достигнет того, что я самодовольно называю своим стилем…

4 декабря. Устаревшие сравнения кажутся нам сносными только у иностранных писателей.

9 декабря. Вчера вместе с Тристаном Бернаром посетили Тулуз-Лотрека. Прямо с улицы, где льет проливной дождь, входим в удушающе жаркую мастерскую. Низенький Лотрек, в одной рубашке, со сползающими панталонами, в шляпе, как у лабазника, открывает нам дверь. И первое, что я вижу в глубине мастерской на софе, — двух голых женщин: одна демонстрирует свой живот, вторая — ягодицы… Бернар здоровается с ними за руку: «Добрый день, барышни». Я от смущения не смею смотреть на натурщиц. Ищу, куда бы пристроить свою шляпу, пальто и зонтик, с которого каплет вода.

— Надеюсь, мы не помешаем вам работать? — говорит Бернар.

— Мы уже кончили, — отвечает Лотрек, — можете одеваться, сударыни.