Пушкин, который мучительно накапливал «прану» в течение 47 часов, умерший почти в день смерти Петра растратил бы свой заряд энергии, к тому же была необходима энергокровная связь. Прана должна была сработать не сразу, т. к. вся мистерия, основанная на переворачивающем микроцикле (118), неизбежно должна протекать наоборот тому, против чего она направлена. Поэтому Пушкин начал «обратное движение», также как умер Петр. Он был «укушен»[70], после окончательно обескровлен, чтобы к сроку в районе 47 часов быть еще немного и отравленным. Из письма А. Языкова к А. Катенину: «Теперь он лежит в гробу и я его видал. Черты лица не изменились, только он начинает пухнуть и кровь идет изо рта». К этому моменту Пушкин прожил 37 лет, 8 месяцев и 3 дня. Мнимую смерть Петра Пушкин повторил — теперь ее нужно было преодолеть.
Три головы
26 июня 1718 г. на 118 день от начала (I/III) эзотерического года[71] «кронпринц Алексей умер в четверг вечером от растворения жил». Его голова исчезла бесследно вместе с ним. Но за этим магическим актом последовали другие, меньшей значимости, но в той же системе ритуала. Уже в царствие Екатерины II в 1780 г. глава Академии наук кн. Е. Р. Дашкова удивилась большому расходу спирта во вверенном ей учреждении. Выяснили: он идет на содержание (периодически заменялись) двух заспиртованных голов, на что выделен по штату даже отдельный служитель[72]. Это были головы — «терафимы» М. Гамильтон и камергера В. Монса, родного брата Анны Монс. Существовал даже слух, что Екатерина I воздвигла памятник Монсу, колонну на пригорке берега Черной речки. Сигизмунд Либрович в книге «Петр Великий и женщины» отмечал: «Дело Монса нельзя не признать делом темным, странным и таинственным».
Хотя, на первый взгляд, здесь-то все ясно: казнил любовника жены. А что же тогда сказать о «деле Гамильтон»? Оно еще более странно-примитивно: «девица Гамильтон» была в «употреблении» у царя как очень многие, сошлась с одним молодцем, родила ребенка, но его извела. Но за всеми этими житейскими банальностями стоит жесткая магическая реальность и размерность жертвоприношения. Между несчастной головой царевича Алексея и «непутевой головушкой» девицы Гамильтон — 8,5 месяцев; а между Гамильтон и казнью Монса (16 ноября 1724 г.) — 5,8 лет. Самого же Отца Отечества «замкнули» по европейскому времени через опять же 85 дней. Перед нами знакомая пульсация цифр — 85, 58, 85; т. е. знаменитое число 58, которое указывает на практическую магическую деятельность, связанную с ним. Поэтому, раскручивая магическую мистерию назад, Пушкин не мог умереть 29 января 1837 г. Но каждая отдельная часть великого действа проходила в рамках традиционного эзотерического ритуала Хеб-сед, и по существу контролировалось и творилось руками «темных». Как жертва за Александра, Пушкин страдал 47 часов, и был сооружен по существу целый комплекс (колонна как часть системы с Дворцом), ориентирующийся на это значение. Акт основания Новой Династии подразумевал проведение ритуала по максимально возможному сценарию: элемент его, «очищения дворца огнем» будет проведено буквально — Зимний Дворец подожгут. Но, подготавливая Большой ритуал, «темные» не узнают до времени, что ключевой момент в нем произойдет не в главной, а в подготовительной части. А пока все действуют как обычно, сразу после кончины Пушкина Жуковский спешит во Дворец и долго беседует один на один с царем. Даль (или Спасский) делают вскрытие брюшины, но акта о полном настоящем обследовании умершего нет. У подъезда дома символически стоит солдат Преображенского полка, государева полка. На улице толпится народ.
В 8 вечера совершается панихида.
Amorfati закончилось, началась вторая, подлинная жизнь — миссия. Неудивительно, что III-е отделение готовилось к похоронам как к тайной военной операции. После смерти Пушкина отпевание назначено в Исаакиевском соборе (в то время так называли церковь, находившуюся в здании Адмиралтейства), т. к. дом, который занимали Пушкины, принадлежал к приходу именно этого собора. На отпевание были уже разосланы отпечатанные в типографии приглашения. Но 31 января тело Пушкина доставлено в Конюшенную церковь, «тело перенесли ночью, с какой-то тайною, всех поразившею, без факелов, почти без проводников.» (Жуковский).
«Умершего царя» перенесли, естественно, в придворную церковь, а таковой и была Конюшенная. Именно в пределах здания находилось чучело лошади, на которой въехал в Париж Александр в 1814 г. Пророчество о лошади свершилось — «на белом коне» император въехал в город, приведенный туда магическим преследованием Наполеона, которое было лишь частью того большого действа, в коем Пушкин сыграл ключевую роль.
На руках «царя» переносили 20 штаб- и обер-офицеров; он спал в гробу по одним сведениям темно-фиолетового бархата с золотом, по другим — красного. На отпевании присутствовал весь дипломатический корпус. 2 февраля под видом неожиданных маневров Николай вывел 60 тыс. кавалерии и пехоты, цвет русской армии, на отдание чести почившему. Был объявлен двухнедельный траур «по поводу кончины…» одного из многочисленных немецких карликовых монархов. Гроб законопатили, заколотили в ящик. Перед последним прощанием Вяземский положил в гроб перчатку[73], что вызвало в «верхах» переполох. И немудрено. Никуда тело Пушкина из Санкт-Петербурга не уехало. Как-то стыдливо умалчивается, что никто из родных на «могиле» Пушкина не был! Склеп и все прочее устроила П. А. Осипова. Наталья Николаевна посетила могилу только раз в 1841 г.! После 1837 г. могила была позабыта, в 50-е годы XIX в. появился странный для православного монастыря памятник — белый обелиск в форме усеченной пирамиды; в верхней части обелиска, обращенной к храму, крест, а под ним звезда. Уже в 70-е гг. не могли указать могилу Пушкина, и только торжества 1880 г. изменили ситуацию, но это было другое время и другие люди.
Гроб уехал, пустой, разумеется, с жандармом. Было запрещено повторять отпевание на месте погребения. Существует предание (которое, как и слух, не вписывается в логику официоза), что колокола монастыря молчали, когда гроб ввезли в монастырь. Только в 1847 г. публика смогла прочитать, что Пушкин умер от раны, полученной на дуэли. Но неофициальная картина случившегося в конце концов осталась неизменённой до сих пор.
Стал распространяться в списках своеобразный сборник документов, относящихся к гибели Пушкина. «Служба» прекрасно знала психологию русского обывателя (не изменившуюся и ныне), сказанное официально, внешне и принималось, а то, что появлялось в «самиздате», бралось за истину. Уже 14 февраля 1837 г. возник самый ранний из известных сборников документов (такая скорость: компоновка 12–13 документов, часть которых была явно взята из архивов органов, говорит об источнике появления этих сборников) и «легализовался в обществе» через Вяземского. Они на многие десятилетия (!) стали единственной работой, освещающей дуэль и смерть Пушкина.
В тоже время Жуковский и генерал Дубельт осматривали пушкинские бумаги, и то ли это, то ли другое послужило причиной, так как Бенкендорф вел себя прямолинейно и грубо, но именно шеф полиции с этого времени стал постепенно «таять». Да так под март разболелся (ставили разные диагнозы), что уже считался безнадежным. Но вдруг стал поправляться, как ни в чем ни бывало. Об этой таинственной и очень близкой к кончине Пушкина болезни как-то странно совсем не писали (хотя бы в стиле — «так ему и надо»), а она имела к Пушкину прямое отношение.
Человек в астральном теле («тело желаний») остается одинаковым по темпераменту, внутренним реакциям, любви-ненависти, как и в физическом. Не удивительно, что Пушкин, в данном случае, обязанный питаться энергией других, решил «проучить» хама. Это кажется фантастикой, но эзотерические законы не дают другого истолкования этих фактов, внутренняя же логика здесь на лицо. Но до смерти, конечно, Пушкин дело доводить не хотел и, «зарядившись», успокоился, дав пережить генералу приближение смерти.
70
Именно после он временно стал подпитываться внешней энергией.
71
Поэтому Пушкин «усоп» на 118-м году после Алексея, в 1836 г. «эзотерическом году».
72
Они хранились в подвале, в особом сундуке (а не как экспонаты Кунсткамеры), ключ от которого и был вверен особому сторожу.
73
Точнее, перчатка Жуковского брошена в гроб, а Вяземского в ящик, в который этот гроб заколотили.