Вспомним: «Отсос энергии осуществляется или через глаза или прямым контактным способом, причем сенситивы видят, как через чакры в районе солнечного сплетения в теле вампира появляются длинные энергетические щупальца, которые присасываются к наиболее ослабленной чакре жертвы. Подключение возможно на любом расстоянии». Естественно, у бедного Евгения, страдающего о потере Параши, это была чакра сердца. И он тихо угас — и «у порога нашли безумца моего, и тут же хладный труп его похоронили ради Бога».

Но вот второй герой поэмы, Петр умирал и хоронился сложнее и страннее. Хотя император стал чувствовать в последние дни перед смертью себя лучше, по Петербургу разнеслись слухи о неминуемой смерти царя. Перед спальней поставили алтарь, что резко сократило число людей, видевших его (особенно иноверных иностранцев). Максимилиан Волошин в своих стихах делает акцент на следе веревки на шее Петра: ногти ног почернели у царя, что, безусловно, говорит об отравлении цианидами. Полный набор ритуального отравления — так и хочется сказать — в мир иной. Но пока опишем похороны.

Через 40 дней после смерти царя только вынесли из здания Зимнего дворца (а ведь по православному обычаю через 40 дней душа уже должна предстать перед Богом). 10 марта 1725 г. перенос тела в незаконченный еще собор Святого Петра и Павла происходил так: 1250 солдат с факелами в два ряда выстроились на льду Невы. Первый сигнал прозвучал в 8 часов утра, по нему ряды построились в 56 полков и 5 батальонов. Вскоре после полудня после 2-го сигнала члены процессии встали на свои места, а по третьему сигналу, на исходе 2-го часа, шествие тронулось. Гроб вынесли из зала на Неву, через балконные двери, к которым была пристроена особая лестница (что напоминает помост на Хеб-седе). Гроб простоял в соборе непогребенным 6 лет (!) — до 31 мая 1731 г. но через 190 лет его открыли. Вот что поведал профессор Киевского университета В. Л. Тихонович-Шушкевич[61]: «С третьего курса Санкт-Петербургского университета взяли меня на фронт в гражданскую, но вскоре комиссовали по зрению. В 1921 г. мне было ровно 20 лет, но по заданию Луначарского я стал хранителем ценности Святого Апостолов Петра и Павла. Осенью 1921 г. в связи с усиливающимся голодом, власти решили поискать золото в императорских могилах, в комиссию вошли 8 человек, комиссары с маузерами на боку среди них. В 15 шагах от алтаря раскопали землю, обнаружили крышку металлического люка, под ней вход в склеп. Что я тогда чувствовал? Да ничего, пожалуй. Так мы двигались довольно долго по наклонной штольне и спустились под землю на глубину, мне кажется, 10 м. Нигде не видно было никаких следов обвала или осыпи, путь был чист. Но вот ступени кончились, низкий свод поднялся, и мы вошли в довольно просторную комнату — склеп шагов 10 длины и 5 ширины, а высотой не менее 3 м. Не смотря на изрядно коптивший факел, дышалось удивительно легко. Посреди склепа на деревянных сваях стоял большой гроб тоже деревянный. К нему тот час подступились с ломиками. Но, видимо гроб был дубовый, поскольку крышку удалось снять с трудом. Внутри оказался другой — металлический. Его принялись распаивать паяльной лампой, я не помню, сколько длилась эта работа, но меня, молодого человека, начинал уже бить озноб наконец, подняли и вторую крышку. И тогда при свете факелов я увидел Петра. Он лежал в гробу, как живой, простершись во весь свой громадный рост. На Петре был зеленый мундир полковника Преображенского полка. Правая рука покоилась на эфесе шпаги, левая на груди. Совершенно живое лицо, поверьте мне, очевидцу, — гордое лицо спящего[62] человека, обрамленное темными кудрями. А ведь почти 200 лет прошло. И вдруг руки Петра задвигались. Все, давя друг друга, бросились к выходу. Спустя неделю вскрыли склеп и с Екатериной II. Нашли груду полуистлевших тряпок и костей, в гробу Павла I — череп, пробитый в нескольких местах. Гроб Александра I оказался пустой. Ну, это уже другая история».

Но В. Т. Шушкеич ошибался — это была одна история. Александр, уйдя по приказу свыше (об этом говорил позже в Сибири «Федор Кузьмич»), предпринял многоходовую акцию, каждый блок действий был известен только непосредственным исполнителям: вся система — единицам. Двигаясь по «законам иоаннова эзотеризма», и вводя в заблуждение тайных врагов, Александр и его «кураторы» складывали совсем другое здание. Приняв на себя миссию, «страдающего царя», он на 180-летнем космическом цикле основывает новую династию. И это не возбуждает подозрение «темных» иерархов ложного эзотеризма. Но в основе данного — цикла лежит явление «замкнутой цепи оккультной эволюции». Вся европейская династическая система являла собой энергосеть, основанную на крови, но «цепь» была как бы разомкнута. Причем с начала XIX в. на предыдущую проблему наложилась другая — «феномен Наполеона». Хотя ему и не удалось основать свою династию, но он «попортил крови» Европейским монархиям основательно. Поэтому преодоление первой проблемы (разрыв) не решалось без решения второй. И именно поэтому, не взирая ни на что (нежелание Кутузова идти в Европу, интриги Меттерниха, даже склонность Лондона к компромиссу с императором французов) Александр вел войну с Наполеоном на уничтожение, до конца. И вот почему именно он настоял на вторжении во Францию в 1814 г.

После падения Бонапарта многие им созданные «дома» были разогнаны. Всем нужен был сам Бонапарт — «темные» хотели еще раз разомкнуть цепь. Но Александр опередил их, Наполеон уехал в Европу и нашел конец в Вене. А вот Эжен Робо… В 1840 г. (мы поймем позже, почему в этот год) Франция возгорела желанием вернуть тело императора в Париж, когда вскрыли гроб, оно оказалось совершенно нормальным, без признаков малейшего разложения[63].

«Темные» сделали свое дело, но ошиблись людьми. После женитьбы Дантеса на Екатерине Гончаровой потенциальная цепь по крови Петр — Пушкин — Наполеон замкнулась. И все действующие лица мистерии стали выходить на соответствующие позиции. «Федор Кузьмич» двигался с партией ссыльных на расстояние 4700 км от Санкт-Петербурга к Красной речке[64], Пушкин неудержимо приближался к своей Черной Речке. Последние, написанное Пушкиным на тему эпизода из «Рукописи, найденной в Сарагосе»: «Альфонс садится на коня: его хозяин держит стремя, сеньор, послушайте меня. Пускаться в путь еще не время. В горах опасно, ночь близка; — Мне путешествие привычно и днем и ночью — был бы путь — тот отвечал. Не привычно бояться мне чего-нибудь. Я дворянин, — ни черт, ни воры, не могут удержать меня… И Дон Альфонс коню дал шпоры…».

Непростая смерть

Незадолго до Нового года, 1837 года 27 ноября весь свет с царской фамилией присутствовал на премьере оперы Глинки «Жизнь за царя» (Иван Сусанин). Начиналось заключительная для живого Пушкина часть того, о чем писал Вяземский: «Это история, окутанная столькими тайнами даже для тех, кто следил за ней вблизи». За несколько дней до дуэли в театре Пушкин сам сообщает баронессе Вревской о своем намерении искать смерти. После свадьбы Дантеса Пушкин получает много пасквильных писем (это отмечено и в «Военно-судном деле», по воспоминаниям мадам де Фикельмон и т. д.), некоторые были даже посланы из провинции. Но уже все понимая, Пушкин ждал последнего сигнала от царя. И он дождался.

В 1846 г. Николай рассказал приближенным, что он беседовал за несколько дней до дуэли с Пушкиным. Анна Ахматова абсолютно точно указала на эту беседу и на замечание, сделанное царем жене поэта относительно ее поведения как на «последний удар». Вызов последовал от Пушкина незамедлительно — так как время пришло. Как хорошо известно, Пушкин так составил вызов, что дуэль стала неизбежной[65].

О дуэли написано, наверное, не меньше, чем обо всем творчестве Пушкина в целом. Приводится огромное количество слухов, оценок, сведений из вторых рук, экспертиз, и все это необходимо для понимания существа так происходящего. Но надо сразу напомнить, что из 4-х человек непосредственных участников, о ней в принципе подробно рассказал лишь один — Данзас. Исследователи, наверное, знают его воспоминания наизусть. А ведь почти сразу Данзас очень характерно маркирует свое повествование.