Рассудив подобным образом, Сесилия отбросила набежавшую было тревогу и беззаботно отдалась упоительным удовольствиям бала, что отнюдь не покажется странным, если принять во внимание молодость и беспечный характер нашей героини. И все же иногда в вихре танца, среди дурманящего фимиама льстивых речей, которыми кавалеры пытались снискать ее расположение, сердце ее вдруг сжималось при мысли об опасности, угрожавшей теперь брату Немесии за то, что он защитил ее от оскорблений этого безумца — возможно, даже убийцы.

С этой минуты в ее благородном сердце затеплилось чувство своеобразной симпатии к Хосе Долорес — чувство, какого прежде она никогда к нему не испытывала, и в ответ на его заботу она откровенно высказала ему свои опасения. Но Хосе Долорес, посмеявшись от души над ее страхами и, вероятно, желая успокоить ее, сказал, что Дионисио Гамбоа, или Харуко, или как бы он там ни звался — это всего-навсего жалкий раб, хвастунишка, и где-нибудь в другом месте, а не здесь, на балу, он никогда не посмел бы даже подойти к нему, Хосе Долорес, и что вдобавок есть еще и верная пословица: «не тот пес кусает, который лает». Сесилия на это заметила, что раба и труса следует опасаться больше чем кого бы то ни было, ибо такие люди обыкновенно предпочитают честному поединку нападение из-за угла. Хосе Долорес согласился с нею, пообещав принять необходимые предосторожности и быть начеку, чтобы его не могли захватить врасплох. Он добавил также, что один из приятелей дал ему свой нож и что теперь надобно быть рысью тому, кто вздумал бы убить его с налету, одним ударом.

Бал окончился в первом часу ночи после ужина и возобновившихся затем танцев. Приглашенные стали расходиться по домам. Наши друзья — сенья Клара под руку со своим мужем Урибе, а Сесилия и Немесия под руку с Хосе Долорес, — весело разговаривая, шли мимо стоявших вдоль шоссе домиков, направляясь к ближайшим отсюда городским воротам, известным под названием Земляных. Подходя к первому углу улицы Сьенфуэгос, иначе ее еще именуют Широкой, Сесилия заметила впереди человеческую фигуру, которая, промелькнув мимо них точно тень, исчезла за углом направо. Сесилия тотчас догадалась, кто это, и, чтобы привлечь внимание своего спутника к противоположному углу, куда им предстояло перейти, указала Хосе Долорес на одиноко темневшую в начале бульвара, невдалеке от статуи Карла III, кофейню «Афины». Однако человек, скрывшийся за углом, не перешел улицу, как думала Сесилия; он поджидал их на углу и, когда они с ним поравнялись, громко сказал:

— Ну, подходи, подходи, мразь вонючая! Подлая твоя душа! Посмотрим, какой ты храбрец!

Хосе Долорес должно было и впрямь иметь низкую душу, чтобы в присутствии дамы своего сердца не принять подобного вызова. Но обе девушки схватили его за руки и держали так крепко, что он едва ли сумел бы освободиться из этого плена, если бы Урибе не пришел ему на выручку, сказав:

— Не держите его. Пусть проучит этого негодяя.

Подруги отошли в сторону, а Хосе Долорес вытащил нож и, взяв в левую руку сомбреро, которое в бою должно было служить ему так же, как служит плащ матадору, идущему на быка, последовал за своим противником, соблюдая, однако, между ним и собою некоторое расстояние.

Сесилия вместе с Немесией и сеньей Кларой остались стоять на углу, в страхе прижимаясь к Урибе и стискивая руки друг другу; нетрудно представить себе, с каким трепетом и тоской ожидали они, чем кончится поединок, хорошо сознавая, что исход его будет кровавым. Скоро они услышали звонкий голос Хосе Долорес: «Здесь!» и хриплый ответ негра: «Да, здесь!» И страшный бой начался.

Безлунная ночь и темнота неосвещенной улицы почти полностью скрывали движения сражающихся от глаз стоявших неподалеку зрителей. Видимо, Дионисио не обладал спокойным мужеством Хосе Долорес, точно так же как и его ловкостью, и еще того менее — его искусством биться на ножах. Вскоре это дало себя знать, и после нескольких выпадов, прыжков в сторону и парирующих взмахов сомбреро послышался внезапно странный звук, похожий на треск разрываемой новой ткани, и вслед за тем тяжелый, глухой удар, как от упавшего на землю тела. Сесилия и Немесия пронзительно вскрикнули и закрыли глаза. Кто из двоих? Какая ужасная неизвестность!

Под сдавленные стоны своего поверженного врага победитель быстрым шагом направился к шоссе. Минута — и вот он уже вынырнул из скрывавшей его густой темноты, тем более непроницаемой для взора наших друзей, что глаза их от волнения почти утратили способность видеть. А он шел, смеясь, легким, словно летящим шагом, на ходу вкладывая в чехол свой нож и надевая на голову искромсанное сомбреро. Это был Хосе Долорес Пимьента. Первой узнала его Сесилия; не помня себя от счастья, в пылком порыве своего горячего, благородного сердца она кинулась ему на шею, спрашивая с тревогой и нежностью:

— Ты ранен?

— Ни царапины! — отвечал он, и гордость его, когда он произносил эти слова, была тем большей, что та, кого он любил безо всякой надежды на взаимность, в этот миг, вся в слезах, припала головой к его груди. Услышав голос Хосе Долорес, Сесилия вдруг заплакала от радости, как плачет девочка, неожиданно найдя свою куклу, которую она считала безвозвратно потерянной.

Часть третья

Глава 1

После завтрака в поместье, или, вернее, в потреро Ойо-Колорадо Леонардо простился со своей семьей и в приятном обществе Диего Менесеса отправился в Алькисар.

Свернув между Вереда-Нуэва и Сан-Антонио-де-лос-Баньос на юго-запад, друзья выехали на алькисарскую дорогу, которая через две-три легвы[63] вывела их на обширное плато, известное среди местных жителей под названьем Тьерра-Льяна. Молодые люди проезжали теперь по той его части, центром которой является первое из упомянутых нами выше селений. Почва здесь сложена из беспримесного, очень пористого известняка, покрытого сверху рыхлым и местами довольно глубоким слоем красновато-кирпичной, необычайно плодородной земли, содержащей в себе, судя по цвету, значительное количество окиси железа. На западе Тьерра-Льяна простирается до Кальяхабоса — иначе говоря, до подножия гор Вуэльта-Абахо, претерпевая в этой своей части некоторые колебания рельефа, в противоположную же сторону плато тянется до восточных границ округа Колумбия, причем ширина его на всем протяжении остается относительно небольшой.

На высоко расположенных участках, разумеется, не встретишь здесь ни одного ручейка; и дожди здесь идут не часто; зато обильно выпадает ночная роса, доставляющая необходимую влагу и земле и растениям. Именно этому метеорологическому феномену, а не искусственному орошению, которое тут не применяется, обязана равнина своей пышной растительностью, чей изумрудно-зеленый наряд остается свеж во всякое время года. Однако птиц в этом краю не увидишь почти нигде: они исчезли, когда началось истребление лесов, выкорчеванных под сады и плантации, которые занимают теперь, особенно в тех местах, где проезжали наши путешественники, чуть ли не всю территорию. Лишь иногда то здесь, то там можно было заметить одинокую группу тяжелых на подъем хутий и услышать издали их неприятный, пронзительный крик, да изредка попадалась на глаза чета пугливых тохос, либо мелькала, мгновенно исчезая из виду, стремительная бихирита, и перепархивали в придорожных кустах прятавшиеся там крохотные томегины.

Чем дальше отъезжали путники от Ойо-Колорадо, тем все чаще то по одну, то по другую сторону дороги видели они усадьбы, окруженные кофейными плантациями, так называемые кафетали, бывшие, по крайней мере до 1840 года, единственными крупными хозяйствами в западной части Тьерра-Льяны. Мы имеем в виду местность, охватывающую округа Гуанхай, Гуира-де-Мелена, Сан — Маркос, Алькисар, Сейба-дель-Агуа и Сан-Антонио-де-лос-Баньос — прославленный зеленый сад Кубы, где в те времена землевладельцы заводили усадьбы не столько ради того, чтобы заниматься сельским хозяйством, сколько ради удовольствии разбивать сады и парки, благо высокие цены на кофе позволяли им подобное сибаритство.