325. «Бежит слеза с небесных век…»
Бежит слеза с небесных век
по голубым просторам…
Нет, это юный месяц-свет
встает над синим бором.
Он золотых лучей вино
льет на воду и сушу.
И, как в открытое окно,
заглядывает в душу.
И сон, и сосны… Тишина.
Ее я не нарушу…
О нет, не месяц, то она
заглядывает в душу.
326. «Золотую свою ножку…»
Золотую свою ножку
в травах ставит луч стоймя,
где асфальт пробил дорожку
меж березами двумя.
Треплет ветви ветер хлесткий,
как далёко синь дубров…
Загрустили две березки,
нежны, чисты, как любовь.
О, как знаю я печаль ту,
те стремленья — вдаль и ввысь!
Над дорожкой, над асфальтом
две березки обнялись.
327. ПИСЬМО АЛЕКСАНДРУ КОВИНЬКЕ
О, память!.. Сердце всё гудит от боя,
как встретились, Ковинька, мы с тобою
под стягом Черноморского полка…
Одесса. Ночь морозна и звонка.
Как спорили мы, распалясь не в меру,
об Украине — долго и всерьез!..
Ты, как пророк, — в глазах огонь и вера, —
всё снишься мне в том дыме папирос.
Вот мы идем с тобой на трубы боя
по Дерибасовской. И лес штыков
качается за мной и предо мною…
В них видел я порыв наш в даль веков,
в штыках и в нас… Галиция… Тирасполь…
И снова степь широкая кругом…
Я сквозь туманы рвался к братьям красным
на светлых их орудий дальний гром.
Тогда в боях, когда мы отступали,
я видел сон, и ты был в этом сне, —
стоял с штыком… Играя на металле,
искрился луч… И ты промолвил мне:
«Идем, Володька!..» Холодно и быстро
слова звучали. И подумал я:
«Не промахнется он. Один лишь выстрел —
и разлетится голова моя».
Тот сон был глупым. И в крови, и в славе,
как я, прошел ты сквозь огонь тех лет.
И вот с тобой мы встретились в Полтаве
в двадцать седьмом… И дружбы нашей свет
горит, о сын Остапа Вишни ясный!
А сколько юмора в словах твоих,
то чувство до сих пор еще не гаснет,
живет в тебе как отзвук дней былых.
Ты — как пророк. Спокойный, аж железный
в покое том… И очи как огни…
Мы словом служим Родине любезной,
как ей штыком служили мы в те дни.
Отгрохотала дымных сил вендетта,
Москва и Киев обнялись любя.
Пиши, мой друг, не забывай поэта,
как в песнях он не позабыл тебя.
328. «Камышеваха, Лоскутовка…»
Камышеваха, Лоскутовка
и Переездная потом…
Там русая ее головка
лежала на плече моем…
И наши жилы кровью пели,
довольны юною судьбой.
И травы пьяно так шумели
когда мы в гору шли с тобой.
«Любимая!.. Моя!» — «Володя!..» —
Слетало с губ. Цвели глаза.
И гром гремел на небосводе,
метала молнии гроза.
Давно, давно… Теперь мы седы.
И всё как сон, о край ты мой!
Но ведь в душе, познавшей беды,
еще совсем я молодой.
И, значит, юно сердце бьется,
как и твое… о, благодать!
А песня льется, льется, льется,
а песне края не видать.
329. «Над бором, над туманною рекою…»
Над бором, над туманною рекою —
крыло зари.
Слеза печали, радости слезою
в глазах гори!
Слеза послушно заиграла —
алмаз-краса…
«Не я печали собирала —
с ветвей роса!»
Роса? Ну, что ж. Ушла ты от ответа!
Душа, молчи!
В глазах слеза, крупицей самоцвета
переливаясь, шлет лучи.
330. ОНА ИДЕТ
Как мысли мне словами передать,
как окрылить слова напевом юным?..
Она идет, для всех народов мать,
она идет, всемирная Коммуна.
Пусть враг умножит свой запас тротила
хоть в сотни раз, хоть в миллионы раз,
никто остановить ее не в силах,
как ночь не остановит утра час.
Шумят над нами красные знамена,
счастливый смех звучит в сердцах людских…
Она идет средь грохота и звона,
и в ореоле зарев заводских,
и в жажде счастья… В светлые чертоги
с собой зовем мы угнетенный люд.
Встают народы и вперед идут,
борясь и прозревая по дороге.
И новые вершины в нашей власти —
туда начертан партией маршрут!..
Она идет, как всей Отчизны счастье,
и это счастье создает наш труд.