318. «Дрожь веток и листвы полет…»
Дрожь веток и листвы полет…
Я так люблю мир леса древний!
Нам всем и всюду жизнь дает
зеленый люд его — деревья.
Деревья дышат, воду пьют,
и всем они на нас походят,
И даже видят и поют,
и только вот ходить не ходят.
А может, ходят… Всё влечет
меня узнать рассветом ранним,
как солнце наливает плод,
фиалку пестует сияньем?
Цветы, цветы!.. И соловья
не зря так роза привлекает,
В них тонет вся душа моя,
в них, словно луч, она сверкает.
Земля, березки белой стать
и синь небес… Всё это вместе
есть жизнь. О, счастье — жить, мечтать
и петь о жизни счастья песни!
319. «Жемчугами заблистала…»
Жемчугами заблистала
на лесных цветах роса…
Вот одна с листа упала,
как с ресниц твоих слеза.
И меня как будто нету…
Я иду в разлив небес,
счастьем вся душа согрета,
как зарей июльский лес.
Полутьма осталась где-то
лишь в заплаканных кустах…
И лучистого рассвета
поцелуи на устах.
320. СКВОЗЬ ОГОНЬ
Орудия друг другу
проклятья шлют всю ночь.
И месяц с перепугу
бежал за тучи, прочь.
Не вьюга-завируха,
не снежные рои, —
то ноет возле уха
печальных пуль «пи-и!».
Встречая вражью роту,
мой штык не задрожит.
И лента пулемета
куда-то всё бежит.
Сквозь огненную вьюгу
в штыки наперевес…
А месяц с перепугу
за тучкою исчез.
До неба грохот поднят,
а вся земля в снегу…
И в ясное сегодня
я сквозь огонь бегу.
321. «Природа!.. С нею я и сам…»
Природа!.. С нею я и сам,
как луч, навеки ясный.
Она в душе моей как храм,
лазурный и прекрасный.
В слезах смотрю не насмотрюсь
на каждую дорогу.
И здесь я песнями молюсь
народу, словно богу.
Всё хочет жить и жить спеша —
заря, цветы и воды…
Природа — храм мой, а душа —
живой орга́н природы.
322. «Поднимаются крылья души…»
Поднимаются крылья души,
белоснежные, с синим отливом,
и уже не в квартирной тиши
мое сердце — в полете счастливом.
Сердце — в небе, что крыльями дней
разлучает с землей меня. С нею!
Чтоб любил я ее всё сильней,
как любимую, звал бы своею.
Если ж с неба, как звездочка, я
упаду — песни выльются сами…
О, земля золотая моя
с голубыми (то — небо) глазами!
323. «О чем лепечут листья в этот грустный вечер?..»
О чем лепечут листья в этот грустный вечер?
Как будто сквозь туман, смотрю на дрожь листа.
Таинственно и сонно сказки шепчут
их вещие зеленые уста.
Их слушает душа… Но смысл тех песен милых
людская речь никак не может передать,
ведь разумом понять их мы еще не в силах,—
меж ними и душой не проложили гать.
И тщетно мысль во тьме пожаром полыхает
да бьется, бьется в стену, прочную, как сталь.
И только иногда откроет даль без края
та вечная стена… А там… за далью — даль…
И мне тогда ясны все голоса природы:
как падает листок, зеленый братик мой,
и просит помощи… Как жалуются воды
ночным ветвям на холод неземной,
что превратил их в лед… Как астры в непогоду
томятся под дождем и жаждут теплых дней,
как звезды шепчутся за далью небосвода,
играя в черной бездне золотом лучей.
Тогда я весь открыт для вечности. При этом
хоть сам я невелик, но все миры — во мне,
я их в себя вобрал, как музыку рассвета,
когда заря на росах блещет в тишине.
Дождь отшумел, прошел… Молчат листки, промокли,
и капли на ветвях дрожат, полны огня,
как будто бы в мельчайшие глядят бинокли
их очи на меня…
324. «Вновь заря рассвета стерла сон крылом…»
Вновь заря рассвета стерла сон крылом,
воробей щебечет звонко за окном,
где цветы проснулись и трепещет свет, —
и земле и небу шлет он свой привет!
Стаи туч гривастых в край далекий мчат,
музыкою счастья полон синий сад,
с небесами пьяно обнялись поля,
и румяной стала от зари земля.
У тебя, родная, милая навек,
выпил слезы счастья луч с закрытых век,
на твоей подушке он лежит, горя…
Ты глаза открыла, в них — любви заря.