Сказание о Самсоне напоминает мифы о греческом герое Геракле. Первоначально он считался солнечным богом, разящим своими стрелами все темное и злое. И Самсон, очевидно, был богом солнца, его волосы символизировали солнечные лучи. Далила (от еврейского «Лайла» — ночь), олицетворявшая темноту, срезала лучистые косы своего возлюбленного солнца, в которых было сконцентрировано его могущество. Указывают и на то, что умерщвление льва Самсоном ассоциируется с подвигом Геракла, убившего Немейского льва. И столбы, вырванные библейским богатырем, также напоминают Геркулесовы столбы. Сближает Самсона с Гераклом и то обстоятельство, что оба погибли из-за женщин. Далила похожа на Омфалу греческого мифа, заставившую Геракла прясть шерсть в женском одеянии.

Подобные сказания имеются и в шумерской, древневавилонской и финикийской письменности. Гильгамеш и Мелокарт, Геракл и Самсон совершали великие подвиги, защищали правду, боролись со злом, страдали и любили. Народная фантазия наделяла их лучшими чертами, рисовала их сильными и непобедимыми. Самсон, как и другие герои, стал художественным символом дерзновения, храбрости и отваги.

Главным персонажем Библии является Моисей. В изображении авторов Пятикнижия он младенцем чудом спасся от смерти и по воле дочери фараона вырос при дворе. Затем бежал из Египта, в пустыне явился ему в горящей купине неподалеку от горы Хорив Яхве. Выполняя волю Яхве, Моисей вернулся в Египет и после тяжелой борьбы с фараоном добился освобождения соплеменников. Затем он получил от Яхве десять заповедей и передал их иудеям. Не дождавшись декалога, они сотворили бога в виде «золотого тельца». Моисей вместе с народом странствовал 40 лет по пустыне, преодолевая много трудностей и тяжело страдал. Однако Яхве, называя его «главным пророком», не позволил ему перейти Иордан и войти в землю обетованную.

И хоть история о жизни и деятельности Моисея — миф, народная фантазия не смогла примириться с обычной для религиозного сознания причиной смерти героя: бог велел. Кончина Моисея послужила основой для создания мифа о человеке, противопоставившем себя богу.

Библия и художественное творчество

Библейские произведения оказывали значительное влияние на развитие мировой культуры, в том числе и литературы[44].

В эпоху Возрождения Библия служила источником многочисленных тем и сюжетов. Однако рост гуманизма все больше побуждал писателей обращаться к самой жизни, к земным отношениям людей, и эта реалистическая тенденция — не только в идейном содержании, но и в предмете изображения — постепенно вытесняла литературу на библейские темы. Кроме того, реалистическое мышление стимулировало поэтов, использующих библейские темы, к переосмыслению их, к возвеличению человека и его земной жизни. Уже в «Божественной комедии» (1307–1321) Данте причудливо смешались образы религиозной мифологии христианства с персонажами античной истории и портретами современных ему политических деятелей. Образы Библии Данте ассоциировал с философско-этическими и политическими проблемами своей эпохи. На закате Ренессанса возник другой шедевр итальянской поэзии, навеянная евангельскими мотивами эпопея Т. Тассо «Освобожденный Иерусалим» (1580), в которой картины религиозной войны христиан против мусульман порой окрашены в пессимистические тона отречения от гуманизма. Голландский поэт Й. ван ден Вондел — автор многих драм на библейские сюжеты; лучшая из них — трагедия «Люцифер» (1654), в аллегорической форме представляющая борьбу Нидерландов с испанской монархией. Английский поэт Дж. Мильтон решал проблемы буржуазной революции XVII в., по-своему интерпретируя мифы об Адаме и Еве, о падшем ангеле — мятежном Люцифере, поднявшем восстание против тирании самого бога («Потерянный рай», 1667), о судьбах человеческого рода, об испытаниях, трагических раздумьях Христа («Возвращенный рай», 1671). Говоря о том, что борцам за буржуазное общество нужны были идеалы и искусственные формы, «чтобы скрыть от самих себя буржуазно-ограниченное содержание своей борьбы, чтобы удержать свое воодушевление на высоте великой исторической трагедии», Маркс напомнил, что если французские буржуазные революционеры обращались к «строгим традициям Римской республики», то «Кромвель и английский народ воспользовались для своей буржуазной революции языком, страстями, иллюзиями, заимствованными из Ветхого завета» ¹². Эта религиозная оболочка буржуазной революции была одним из признаков ее исторической и классовой ограниченности.

Немецкий писатель Ф. Г. Клопшток в своей эпопее «Мессиада» (1751–1773) пытался обрисовать библейского Моисея, придав ему черты титанического героя; однако замысел этот носит абстрактно дидактический характер. В философской трагедии И. В. Гёте «Фауст» (во 2-м прологе) выступает традиционный библейский бог, по велению которого душой героя-мыслителя тщетно старается овладеть Мефистофель — олицетворение скепсиса и отрицания.

Великим гуманистам Ренессанса и передовым писателям эпохи Просвещения библейские образы служили материалом для сатиры на религию, духовенство, политику господствующих классов (Ф. Рабле, У. фон Гуттен, Вольтер), и эта традиция была унаследована в последующие века (А. С. Пушкин, А. Франс и другие); у некоторых писателей библейские образы приобретали богоборческий характер, служили разоблачению религиозных догм. Не случайно в «Индекс запрещенных книг» Ватикан занес многие произведения выдающихся художников слова, написанные на библейские сюжеты.

В лирике немецкого поэта Гейне религиозные темы — чаще всего повод для насмешки, сатиры, пародии на иудаистские и христианские идеалы. Антагонизм смиренных, набожных «адамитов» и мятежных, свободолюбивых «каинитов» изобразил Дж. Г. Байрон в своих драмах-мистериях «Каин» (1821), «Небо и земля» (1822). В стихотворениях Байрона «Дочь Иевфая», «У вод вавилонских», «Душа моя мрачна», написанных по мотивам Библии, сочетается пафос веры в величие человеческого духа с любовью к жизни и ее красоте. Миф-новеллу об Иосифе Прекрасном использовал прогрессивный немецкий писатель Т. Манн в романе «Иосиф и его братья» (1933–1943), где воплощена тема борьбы свободного разума против подавляющего его деспотического государства.

Образы Библии нашли отражение и в славянских литературах, в том числе в русской. Это прежде всего сказалось в древнерусской литературе, развивавшейся в значительной мере в рамках церковно-религиозной идеологии. На легендах Ветхого завета основаны апокрифы «Сказание, как сотворил бог Адама», «Повесть о Китоврасе». В русской светской драматургии (XVII в.) появились пьесы, в которых нравственные и гражданские темы разрабатывались на основе библейских сюжетов, например: «Комедия об Юдифи», «Комедия притчи о блудном сыне» Симеона Полоцкого. Крупнейшие поэты XVIII в. М. В. Ломоносов и Г. Р. Державин дали образцы претворения библейских псалмов в высокую гражданскую поэзию («Преложение псалма 145», «Ода, выбранная из Иова» Ломоносова; «Властителям и судиям», «Праведный судия» Державина и др.).

В поэзии А. С. Пушкина библейские темы получили пародийно-сатирическое освещение; в стихотворении «Noël» (1818) и юношеской поэме «Гавриилиада» (1821) они стали выражением атеистических воззрений поэта. В «Пророке» (1826) Пушкин в глубоко переосмысленном образе библейского пророка воплотил идею о высоком назначении поэта: «Глаголом жги сердца людей». Характерным для поэзии декабристов было использование библейских образов и мотивов для выражения гражданского пафоса и вольнолюбивых идей (В. К. Кюхельбекер, Ф. Н. Глинка). Трагический образ Демона в одноименной поэме М. Ю. Лермонтова обрел богоборческое и вольнолюбивое содержание. Библейские мотивы трансформированы в некоторых произведениях Л. Н. Толстого и Ф. М. Достоевского. Заимствованные из библейских текстов эпиграфы к романам «Анна Каренина» и «Воскресение» («Мне отмщение, и аз воздам»; «Кто из вас без греха, первый брось в нее камень») несут глубоко противоречивые функции. Сильные и слабые стороны мировоззрения Толстого сказались и в его народных рассказах («Упустишь огонь — не потушишь», «Сказка об Иване-дураке» и др.), где евангельские притчи и легенды помогают автору выразить идеи совести и добра, но одновременно служат для проповеди непротивления злу насилием. В «Легенде о великом инквизиторе», этой социально-философской кульминации романа Достоевского «Братья Карамазовы» (1879–1880), идея богоборчества оказалась сильнее и художественно гораздо убедительнее, чем мотив христианского всепрощения.