Итак, мифы и легенды, сказания и басни Библии не являются откровением божиим, а духовным продуктом древней цивилизации евреев и других народов, в общении с которыми они находились. Литературное сходство библейских произведений с аналогичными произведениями других древневосточных культур сказывается в общности системы художественного и религиозно-философского мышления, поэтических приемов и образов. Однако сочинения Ветхого завета сохранили специфику и самобытность, порожденные особыми условиями социально-политической жизни евреев в древности.

Некоторые художественные воззрения в Библии

Как уже говорилось, в Ветхом завете собран разнообразный художественный материал. Однако в Библии не сохранилось ни одного произведения, в котором, наподобие «Поэтики» Аристотеля, были бы обобщены опыт и мастерство авторов книг Иова, Песни песней, Екклесиаста, Исаии, Руфи, Иеремии, Притчей Соломоновых. И их авторы ни единым словом не обмолвились о своих эстетических воззрениях. Насколько нам известно, всесторонним исследованием основ художественного мышления Библии и Агады почти никто не занимался, хотя многие деятели искусства давали им высокую оценку. М. Горький писал: «Библия — книга прежде всего высокой художественной ценности, пользуясь ею, нужно сохранить ее высокий пафос, чистоту ее языка» ⁹. Характеризуя Библию как памятник искусства, К. Либкнехт говорил, что ее изложение полно силы и живости ¹⁰.

На каких же принципах искусства покоится библейское мифологическое и поэтическое творчество? Вопрос необычайно трудный и многогранный. Мы попытаемся на основе анализа отдельных библейских эстетических категорий и мифов показать некоторые общие принципы художественного мышления авторов Ветхого завета. Начнем с исследования своеобразия ветхозаветной мифологии.

Мифы по своему существу — это сказания о богах и героях, дела и приключения которых составляют содержание мифотворчества. О богах Олимпа существует много мифов, ибо каждый бог в отдельности выполнял определенную функцию, имел свою родословную, границы власти и действий. Обязательно ли множество богов в качестве условия художественной реализации мифа и конститутивного признака мифотворчества? Очевидно, не обязательно. Мифологическое мышление Библии в отличие от плюралистической мифологии Олимпа было главным образом направлено на обобщение единичных явлений, на стремление собрать их в мифы о деяниях богов Элоах и Яхве. Двуединая библейская мифологическая подача материала обусловлена была социально-историческим статусом древнееврейского общества, разделенного на два царства (Иудея и Израиль), и выражала концепцию генотеизма, пронизывающую Ветхий завет.

Яхве, или Тетраграмматон, т. е. четырехбуквенное изображение бога (пишется через jod, he, waw, he — Jhwh) не имеет флексий, во всех мифах он фигурирует в единственном числе именительного падежа; Элоах, напротив, дается во всех падежах и во множественном числе (Элохим). Яхве — уникален, Элоах — бог среди богов. Мифы о нем ничем не отличаются от мифов о богах Нила и Элафантины, Шумера и Вавилона. Элоах подобен Гору, Хнуму, Сати и т. п. Эл — общесемитский бог, Яхве — этническое божество древних евреев.

Развитие древнееврейского мифа направлено на создание двух сюжетных линий. На страницах Бытия находится конкретно-предметный образ бога Элоах, переживающего детско-сказочные приключения, который творит по слову своему в течение шести дней свет, небо и землю, водоемы и растения, солнце и луну, рыб и птиц, животных и человека (мужчину и женщину заодно). За Элоах как бы стоит взрослый его двойник Яхве, который поначалу вылепил из глины мужчину (Адама), затем из ребра мужчины создал женщину (Еву) и, наконец, стал испытывать людей в созданной ими же сложной системе союзов и взаимоотношений.

В мифах и сказках, которые сложились среди древних евреев до установления рабовладельческой монархии в Иудее, Элоах и Яхве то сближаются, то расходятся. В литературе эпохи Царств происходит постепенное объединение Элоах и Яхве («Яхве наш Элоах»). В творческом воображении скотоводов Яхве представляется в виде молодого вола. С той поры он не покидает сознания своих почитателей. Однако подвергается изменениям. В выстроенном в X в. до н. э. Иерусалимском храме Яхве занял место главного бога. В мифах этого периода он конкретизируется в Ковчеге завета[42] и в Урим и Туммим[43]. Когда Иудея потеряла свой политический суверенитет, а Яхве — «свой дом», мифотворчество рисовало Яхве, бога Израиля, в образе народного спасителя, грядущего «в конце дней». Мифотворцы, особенно пророки, очищали Яхве от «идолопоклоннической чувственности». Субъектом мифотворчества пророков стал «духовный», незримый, возвышенный бог. Однако в пророческой мифологии присутствует «личностное начало», т. е. бог в мифе мыслится как личность, как живой бог, активно действующий в мире, определяющий его судьбу и судьбу народа и всего человечества. Мифы пророков поэтому наполняются идеями и символами мессианизма и эсхатологии.

Библейская мифология способствовала формированию и стимулированию религиозного мировосприятия. Касаясь эпической поэзии Востока, Гегель писал: «В возвышенной фантазии иудеев, если брать их представления о сотворении мира, жизнеописания праотцов, странствия по пустыне, завоевание Ханаана и дальнейшее протекание национальных событий, при сочности описаний и естественности миропонимания заключено много элементов первозданной эпической поэзии, но здесь настолько преобладает религиозный интерес, что вместо подлинных эпопей получаются или религиозно-поэтические сказания и исторические повествования, или же дидактически-религиозные рассказы» ¹¹. Именно в этом, т. е. в «религиозном интересе», выражается специфика библейского мифотворчества и библейских эстетических критериев.

К этим критериям относятся понятия прекрасного (хен и тиферет), возвышенного (хадар), образа (табнит и целем) и др. Некоторые библейские образы, утратив связь с религиозными сюжетами, стали нарицательными: запретный плод; змей как коварный искуситель; каинова печать в смысле клейма душегуба; голубь как вестник блага; горькая чаша, символизирующая страдания; соломоново решение как остроумный выход из положения и т. п.

Притча и басня

Существенной особенностью библейского художественного творчества является его дидактичность и аллегоризм. Поучительное иносказание — наиболее развитая сторона древнееврейского словесного искусства. Чаще всего оно заключено в притче и басне.

Библейская притча и басня отличаются своим обращением к флоре. Так, Иофам, чтобы дискредитировать царскую власть, прибегает к притче о том, как деревья выбирали царя (Судей, IX, 8–15). Исаия, желая показать неблагодарность иудеев по отношению к Яхве, рассказывает притчу о виноградинке, обманувшем надежды хозяина, заботливо культивировавшего его (Исаия, V, 1–6). В басне израильского царя Иоаса фигурируют деревья, причем царь иудейский представлен в виде терна, который сватается к дочери ливанского кедра (IV Царств, XIV, 9–10). Миндальное дерево в видениях пророка Иеремии (I, 11–12) символизирует пробуждение активности и динамизма.

В баснях и притчах Агады преобладают животные: они здесь представлены под общим названием «басни о лисе».

К жанру басен в Агаде относятся и «Басни мыльщиков». Это коротенькие рассказы о ловких и остроумных краснобаях и шутниках. В большинстве случаев здесь действуют народные балагуры, их смех направлен против религиозного серьезничанья и хмурой официальности.

Библия содержит большое количество притч-афоризмов, в образности которых сказываются характерные и типичные черты эстетической деятельности человека. Вот несколько примеров таких афоризмов из библейской книги Притчи Соломона. Их эстетика построена по принципу антиномии: на противопоставлении мудрости и глупости («Человек богатый — мудрец в глазах своих, но умный бедняк обличит его»), нравственного и аморального («Купи истину и не продавай мудрости и учения и разума»), веселого и печального («И при смехе иногда болит сердце, и концом радости бывает печаль»), великого и ничтожного («Кто ходит непорочно, тот будет невредим; а ходящий кривыми путями упадет на одном из них»), скромности и надменности («Пусть хвалит тебя другой, а не уста твои, — чужой, а не язык твой»), труда и тунеядства («Кто возделывает землю свою, тот будет насыщаться хлебом, а кто подражает праздным, тот насытится нищетою») и т. п.