Прорицатели в своих произведениях продолжали мифотворческую традицию пророков, которая сводилась к умению повествовать о современных им событиях так, как будто они только в будущем должны будут свершаться по воле Яхве. Прорицатели, вспоминая, например, прошлое, целиком отдавались будущему, «конечным дням». В своей необузданной фантазии они рисовали эсхатологические картины страшного суда и сурового избавления от греха и зла.
Мудрецы же стояли на почве реального. Конечно, и они в массе своей были религиозными людьми, но вместе с тем они не отвергали светскую духовную культуру. Прорицатели призывали к бегству от жизни; мудрецы говорили, что нужно внедриться в жизнь, познавать и любить ее. Прорицатели вдохновлялись мифами; мудрецы руководствовались наблюдениями, результатами долголетнего труда и мысли. Прорицатели и мудрецы оказались двумя враждующими группировками. Прорицатель был проповедником божеского образа жизни, мудрец — человеческого.
Различие этих двух групп нашло отражение в Библии. На смену пророческой литературы пришли апокалипсы, фантастические откровения и предвидения — творения авторов, условно названных нами прорицателями.
Но не только апокалипсы и мифотворчество о боге Яхве вытеснили литературу книжников и пророков, ей же были противопоставлены философские и поэтические сочинения: Екклесиаст, Песнь песней, Притчи Соломоновы, Иов и др.
Анализ этих произведений начнем с Притчей Соломоновых, которые отличаются реалистической простотой, лаконизмом формы и выразительностью. В известной мере они стали образцом библейской литературы, созданной мыслителями Иудеи, которые жили и творили в эпоху эллинизма.
В Притчах Соломоновых отсутствует единый сюжет. Общность притч выражена в идейной их близости. Но идейная общность материала не означает, что он принадлежит одному поэту или мыслителю.
Обратимся к компонентам книги. Она открывается словами: «Притчи Соломона, сына Давидова, царя Израильского» (I, 1). В соответствии с приведенным заявлением богословы утверждают, будто Притчи сложились в X в. до н. э. Но 915 стихов Притчей, объединенных в 31 главу, явно позаимствованы из разных литературных и фольклорных источников. Возможно, что составителю Притчей принадлежат только вводные строки, в которых он откровенно выразил цель своего труда: «Чтобы познать мудрость и наставление, понять изречения разума, усвоить правила благоразумия, правосудия, суда и правоты; простым дать смышленость, юноше — знание и рассудительность» (I, 2–4).
Определив задачу «изречений разума», составитель приводит безымянные наставления в девяти главах (I, 7 — IX) в форме обращения к сыну. В них выражен призыв к познанию жизни, основанной на принципах разума. Затем излагаются афоризмы (X, 1 — XXII, 16), озаглавленные Притчи Соломона. Библейские критики Эвальд (1803–1875) и Кейль (1807–1888) верно отметили, что и эти главы не могут считаться произведением одного лица, так как многие из них различаются по своей семантике и поэтике.
После Притчей Соломона составитель поместил Слова мудрых (XXII, 17 — XXIV, 34), призывающие молодых людей обратить сердце свое к знанию и постижению истины (XXII, 21). После Слов мудрых приведены сентенции мужей Езекии (XXV, 1 — XXIX, 27), т. е. людей, живших в VIII в. до н. э., приблизительно на 250 лет позже царя Соломона. Кроме того, в состав Притчей включены еще два раздела: изречения некоего Агура (XXX, 1–33) и вымышленного царя Лемулла (XXXI, 1–9). Завершается книга акростихом еврейского алфавита (XXXI, 10–31), воспевающим добродетельную жену.
Итак, сама структура этого произведения показывает, что компендиум древнеиудейских изречений под названием Притчи Соломоновы создавался не одним лицом, а разными мыслителями и поэтами на протяжении многих веков: с XI–X вв. до н. э. по IV–III вв. до н. э.
Библиоведы полагают, что Притчи были объединены в один сборник в III–II вв. до н. э. Составитель его был вдохновлен афористичностью и глубиной древних сентенций. «Слушайте, дети, наставление отца, и внимайте, чтобы научиться разуму» (IV, 1). Он неоднократно приводит дерзновенные слова о том, что главное — это мудрость: «…приобретай мудрость, и всем именем твоим приобретай разум, высоко цени ее, и она возвысит тебя» (IV, 7–8).
Мудрость «дороже драгоценных камней» и «ничто из желаемого» не сравнится с нею. И хотя в некоторых афоризмах назойливо повторяется проповедь, будто «начало мудрости — страх господень» (I, 7), все же откровенные дифирамбы могуществу человеческого познания недвусмысленно говорят о том, что содержание Притч вышло за рамки чисто религиозной концепции мира и человека. Не случайно талмудисты не хотели включить книгу Притчи Соломоновы в ветхозаветный канон. Защитники иудаизма не могли считать священным писанием поучения, придающие огромное значение напряженной работе философской мысли и содержащие идеи о ценности познания мира.
Видное место в Притчах занимают раздумья над этическими проблемами. Воспевая труд, усматривая в нем источник полноценной жизни и богатства, мыслитель гневно бичует лень и косность: «Пойди к муравью, ленивец, посмотри на действия его, и будь мудрым» (VI, 6). Учись у него труду. Как муравей, заготовь летом хлеб свой, собирай во время жатвы пищу свою. Будь активным, деятельным, любознательным: «Не давай сна глазам твоим и дремания веждам твоим» (VI, 4). «Не люби спать, чтобы тебе не обеднеть; держи открытыми глаза твои и будешь досыта есть хлеб» (XX, 13). «Кто возделывает землю свою, тот будет насыщаться хлебом; а кто идет по стопам празднолюбцев, тот скудоумен» (XII, 11).
Притчи, выражавшие элементарные нормы нравственности, отвечали интересам большинства людей. Мы имеем в виду притчи, воспитывавшие юношу в духе уважения к отцу и забот о престарелой матери (XXIII, 22), осуждавшие лжесвидетельство (XXIV, 28), воспевавшие чистоту и честность (XIII, 3). Эти и им подобные нормы нравственности Притчей были прогрессивным элементом духовной культуры современников. Именно потому, пользуясь словами В. Г. Белинского, «всякая черта прошедшего времени, всякий отголосок из этой бездны, в которую все стремится и из которой ничто не возвращается, для нас любопытны, поучительны и даже прекрасны» 3–4.
Примечательно, что этические афоризмы, разбросанные по главам Притчей, преподносятся как результат раздумий над жизнью человека в ее реальных опосредствованиях. Нигде не сказано, будто моральные сентенции генетически связаны с Торой и продолжают мифологическую традицию, согласно которой моральные правила (декалог) были продиктованы самим Яхве и записаны на каменных скрижалях, принесенных Моисеем с горы Синайской. Создается впечатление, что составитель Притчей ничего не знает о так называемом синайском откровении. Для него духовность — не божественное вдохновение, а обобщение конкретных наблюдений. Превосходны такие, например, живые наблюдения: вот четыре малых на земле, но они мудрее мудрых: «…муравьи — народ не сильный, но летом заготовляют пищу свою; горные мыши — народ слабый, но ставят дома свои на скале; у саранчи нет царя, но выступает вся она стройно; паук лапками цепляется, но бывает в царских чертогах» (XXX, 25–28). Сила образного обобщения здесь высока. Естественные явления служат метафорой для выражения некоторых сторон социальной жизни.
Сказанное не означает, будто авторы Притчей не были людьми своего времени. Наоборот, в соответствии с религиозным миропониманием, которое было тогда господствующей идеологией, они учили, что во всем надо видеть перст божий. Потому они активно проповедовали «страх божий» в качестве панацеи от всех социальных зол (XVI).
Множество аллегорий, метафор и сентенций в Притчах в лаконических выражениях запечатлели особенности экономической и духовной жизни древнеиудейских земледельцев и их борьбы как со стихиями природы («Преисподняя и утроба бесплодная, земля, которая не насыщается водою» — XXX, 16), так и с эксплуататорами и вельможами («Есть род, у которого зубы — мечи, и челюсти — ножи, чтобы пожирать бедных на земле и нищих между людьми» — XXX, 14).