Царь знал о пристрастии Лефорта к роскоши и не жалел денег, чтобы удовлетворить эту страсть. Сам Франц Яковлевич писал об этом брату Ами в марте 1694 года: «Вот и теперь в моем погребе хранится вин слишком на три тысячи талеров, а через три или четыре месяца бочки будут уже пусты. Карет и колясок у меня много и между ними иные стоят от 300 до 400 талеров. Лошади, около тридцати, отлично хороши. В саду есть пруды, каких нелегко найти здесь, изобилующие рыбой. За садом, на другой стороне реки, имею я парк, где содержатся различные звери. Рабы и рабыни, которых у меня довольно, все освобождены мною. Словом, мой дом красивейший и приятнейший в целом околотке. Русские приезжают осматривать его как диковинку»{49}.
Приезд племянника чрезвычайно обрадовал Лефорта. Брату Ами он отправил восторженный отзыв о нем: «Радости, ощущенной мною при свидании с моим любезным племянником, вашим сыном, я выразить не в состоянии, тем менее, что нашел его одаренным всеми качествами честного и доброго человека. Милости, полученные им от его царского величества Петра Алексеевича, несравненны, и завтра, как я надеюсь, он будет иметь честь видеть наших обоих великих государей на троне». И действительно, Петра Лефорта «принимали как будто он был чрезвычайным посланником, оба царя; он был приглашен к царскому столу».
Похоже, Франц Яковлевич ошибся в своей оценке племянника — он, во всяком случае на первых порах, проявил себя обыкновенным карьеристом и стяжателем. Военная служба, на которую прочил его дядя, оказалась ему не по плечу — племянник считал ее малодоходной. Он принял участие в первом Азовском походе, но отказался участвовать во втором, намереваясь обогатиться от торговли с Китаем. Однако его коммерческие планы по неизвестным причинам оказались нереализованными.
Мы не располагаем сведениями о том, как сложилась судьба Петра Лефорта после неудачных хлопот по организации торговой экспедиции в Китай. Впоследствии по протекции дяди он был назначен секретарем Великого посольства. Оказался причастен он и к военной службе. Во всяком случае, в 1727 году Петр Лефорт имел чин генерал-майора.
Другое событие 1694 года было связано с хлопотами об отправке в Женеву сына Лефорта Андрея,
По собственному признанию Франца Яковлевича, супруга родила ему одиннадцать детей, но почти все они умерли еще в младенчестве. Воспитанию единственного сына Андрея Франц Яковлевич не имел возможности уделять должного внимания, поскольку по большей части либо находился вне Москвы, либо до крайности был загружен выполнением поручений царя. В этих условиях Андрей находился на попечении матери. Но она, как мы помним, была католичкой и с возрастом все более ревностно относилась к своей вере. Лефорт вполне обоснованно опасался, что мать сделает все, чтобы отвратить сына от кальвинизма, к которому принадлежал он сам. Племянник Петр извещал отца из Москвы: «Она (мать. — Н.П.) портит его вконец, что причиняет великое огорчение моему дяде»{50}. Поэтому-то Франц Яковлевич и решил при первой возможности отправить сына на попечение бабушки, которая должна была заняться не только его воспитанием в кальвинистском духе, но и образованием.
Своими планами на этот счет Франц Лефорт поделился с братом Исааком в письме от 12 мая 1693 года: «Относительно моей семьи у меня остается только единственный сын. Так как у моей жены кончилась плодородность, у меня больше нет надежды иметь других детей. У нас умерли шесть дочерей и четыре сына. Тому, кто еще в живых, восемь лет от роду. Он не лишен ума, и мне бы хотелось чтобы он отправился в поездку на несколько лет». В тот же день Франц Яковлевич отправил письмо старшему брату, в котором более конкретно изложил свои намерения: «Сын мой охотно желал бы отправиться в Женеву (к бабушке), но он еще слишком мал, и я подожду год».
Между тем сын Лефорта оказался к тому времени единственным товарищем в играх четырехлетнего царевича Алексея, сына Петра. «Он проводит время недурно, — писал в том же письме Франц Яковлевич, — ибо хотя до сих пор строго запрещено видеть молодого царевича прежде пятнадцатилетнего возраста… однако мой сын у него бывает, чего никому другому не дозволено. Царевич желает непременно, чтобы сын мой приходил к нему, и притом один, и принимает его чрезвычайно ласково»{51}.
Осенью 1694 года началась подготовка к отъезду. «Извещаю вас, что, буде угодно Богу, мой сын вскоре уедет, — писал Лефорт брату Ами в начале ноября. — …К его отъезду большие приготовления делаем». Месяц спустя он уточнял: «…Сын мой отправится отсюда лишь к концу января или в начале февраля месяца. Он поедет в Голландию к господину бургомистру Витсену, а оттуда, с письмами их царских величеств, в Женеву». В январе же 1695 года в Посольском приказе были получены указы об изготовлении грамот для отпуска Андрея Лефорта за границу.
Сын Лефорта отправился в путь 8 февраля 1695 года в сопровождении воспитателя и небольшой свиты. По словам Франца Лефорта, к Андрею был приставлен молодой человек, брат майора Вейде, хорошо владевший русским и немецким языками. «Остальные двое, — извещал он брата Ами, — мои рабы: Симеон самый большой, это китаец, который изумительно стреляет из лука. Он очень скромен. Другой, маленький, это татарин и крещен лютеранином. Это маленький шут, и его можно принять за карлика. Его нужно держать строго. Он уже был в Англии, Норвегии и Голландии. У меня изобилие рабов и рабынь. Я послал бы вам нескольких, но расходы большие, и в других странах они очень легко могут заболеть».
Андрей Лефорт прибыл в Женеву 19 июня того же года. Все его путешествие было обставлено так, будто ехал какой-то чрезвычайный посланник, а не десятилетний мальчик.
Сохранился перечень грамот, связанных с отправлением Андрея Лефорта в Женеву. Среди них грамота «О вольном пропуске» сына генерала Лефорта в Швейцарию, грамота к синдикам и Сенату, «чтоб всякое вспоможение ему чинили»; грамота к бурмистру Амстердама Николаю Витсену, «чтоб он для их царского величества Андрею Лефорту в проезде всякое вспоможение чинил, что ему потребно и надобно будет». В проезжей грамоте, изданной от имени царей Ивана и Петра Алексеевичей, предписывалось, дабы «того помянутого Андрея Лефорта… как туды едучаго, так и назад ис той науки возвращающагося, со всеми при нем едучими людми и вещми пропускать везде без задержания со всякими вспомогательством и дабы ему, Андрею, ни от кого никакой досады и препоны и озлобления, ни задержания в пути не было».
Кроме грамот, сохранились указы воеводам Новгорода и Пскова о предоставлении путешественнику тридцати подвод, которые должны были доставить его в Ригу. Очевидно, такой большой обоз предназначался не только для самого путешественника и сопровождавших его лиц, но и для щедрых подарков матери и братьям Франца Лефорта. Для матери Лефорт высылал три тысячи экю. Не были забыты братья и другие родственники. Среди подарков матери значилась, например, горностаевая шуба; сестрам, невесткам и племяннице предназначались куньи меха.
Цель путешествия Андрея Лефорта по-разному названа в различных источниках. Сам Франц Яковлевич так сформулировал ее в письме брату Ами: «Изучать все то, что необходимо знать солдату, то есть разные упражнения». В проезжей грамоте цель поездки указана шире: Андрей Лефорт отправляется в Женеву «для наук воинских и гражданских дел и для повидания с сродники ево». Как видим, Франц Яковлевич хотел подготовить сына к военной службе, но перечень наук, необходимых для этого, указывать не стал, положившись на благоразумие брата. «Я вас убедительно прошу определить моего сына в такое место, где он будет изучать все то, что необходимо знать солдату, то есть разные упражнения», — писал он. И далее: «Ему нужен будет хороший гувернер. В остальном я полагаюсь исключительно на вас».
В грамоте, адресованной Совету Женевской республики и составленной от имени царей Ивана и Петра Алексеевичей, имелась ссылка на встречу в Москве сына Ами Лефорта Петра: ему было разрешено «видеть наши царского величества очи и тот ваш лист у него принять и милость нашу явить». В соответствии с этим надлежало принимать и юного Андрея Лефорта в самой Женевской республике. Далее в грамоте следовало обращение к «честным и шляхетным синдикам к тому отроку (Андрею Лефорту. — Н.П.) быти по своему доброхотному жительству склоннейшими и благоволительство свое к нему показати и приветство имети и всякое достойное вспоможение, что ему потребно и надобно будет, чинити».