Считается, что для очищения от греха достаточно прикоснуться к останкам праведников или к предметам, которыми они владели при жизни. Воины, принявшие крест, привозили из Палестины частицы мощей и другие святые предметы. Некоторые из них были переданы в дар курфюрсту, а некоторые он попросту купил у поиздержавшихся крестоносцев.

Я взял на себя труд составить опись коллекции. В ней насчитывается ни много, ни мало 5005 предметов. Если поочерёдно прикоснуться к каждому, то можно получить освобождение от чистилища на 127800 лет. Не желаете, кстати? Нет? Напрасно, господа, напрасно, – усмехнулся Спалатин, – теряете редкий шанс, потом будете жалеть.

Вот, рекомендую, здесь собраны зубы апостола Андрея. Раньше они хранились в разных местах, но когда я собрал их вместе, выяснилось, что их заметно больше, чем может быть у обычного человека. Впрочем, некоторые зубы, кажется, вообще женские, так объяснил мне один учёный медикус, который осматривал коллекцию.

Вот это – оправленная в серебро обугленная ветвь от горящего куста, в котором Господь явился Моисею. Эти камни, как клялись их прежние хозяева, были собраны на самой вершине Голгофы. Вот это – сено из яслей, где родился Иисус, да-да, господа, именно так, из самих яслей!

Теперь прошу сюда. Это – обломки креста Христова, всего их насчитывается тридцать пять штук. Я пытался собрать из них хотя бы некое подобие креста, но, признаться, не преуспел.

Что ещё? У нас хранится двести вещей, принадлежавших Богородице, мы можем осмотреть их все. А вот здесь, прошу прощения, несколько неаппетитный экспонат, это мумифицированный труп одного из невинных Вифлеемских младенцев. Что? Да-да, из тех самых, зарезанных по приказу царя Ирода, а вот тут…

– Простите, а это что такое? – удивлённо спросил отец Иона, разглядывая деревянную кадку, заполненную землёй. В середине имелось глубокое отверстие круглой формы.

– Что? А-а-а, это… Это – жемчужина нашей коллекции, – сдерживая смех, торжественно объявил Спалатин. – Это – яма, в которой был установлен крест Господень. Вывезена крестоносцами прямо с Голгофы.

***

– Итак, вы, господа, послы от курфюрста и кардинала римской католической церкви Альбрехта к Мартину Лютеру? – спросил Спалатин, когда хозяин и гости вышли из-за стола после роскошного обеда. – Это хорошо, наконец-то Рим начинает понимать, что евангелическая церковь – реальная сила, а власть Лютера, пожалуй, не меньше, чем власть императора Карла. Влияния на умы у неё, во всяком случае, больше. Правда, для осознания этой простой мысли Папе понадобилось всего-навсего десять лет, но лучше поздно, чем никогда. Поезжайте в Вартбург, господа. Комендант замка будет предупреждён. Сколько человек в вашей свите?

– С нами ещё двое мужчин и две дамы, – ответил Вольфгер.

– Вот как? – удивился Спалатин, – это что-то новое, воистину, мир меняется, если благородные дамы принимают на себя риск и неудобства, связанные с путешествием, да ещё в зимнее время. Ну что ж, место в замке найдётся для всех. Но дороги опасны, я получаю сообщения о шайках взбунтовавшихся крестьян, может быть, дать вам военный эскорт?

– Благодарю вас, но, пожалуй, не стоит, – отказался Вольфгер, – отряд сильно задержит нас в пути, кроме того, мы вполне способны постоять за себя и сами.

– Как вам будет угодно, – вежливо развёл руками Спалатин.

Не прошло и суток, как Вольфгер горько пожалел о своём отказе.

Глава 16

18 ноября 1524 г.

Из Виттенберга удалось выехать только через три дня: долгая дорога требовала серьёзной подготовки. Для эльфийки и Уты приобрели крытый пароконный возок, который по зимнему времени поставили на полозья, а остальным предстояло ехать верхом. Часть вещей сложили в ящики возка, остальное распределили по вьюкам. Править возком вызвался гном.

Рупрехт, которому смертельно надоело сидеть в четырёх стенах своей комнаты на постоялом дворе, радовался свободе, как ребёнок. Он на удивление ловко управлял лошадьми, распевая при этом какую-то песню на гномьем языке, судя по молодецкому уханью и посвисту, донельзя фривольную.

Ута морщилась, Алаэтэль равнодушно и ослепительно улыбалась, Карл, как обычно, был невозмутим.

В дороге гном создавал столько шума, что Вольфгеру пришлось прикрикнуть на него – в тихом и торжественном, как кафедральный собор перед Рождеством, лесу вопли Рупрехта разносились очень далеко, и неизвестно, чьё недоброе любопытство они могли разбудить.

После череды тусклых, сырых и снежных дней впервые выглянуло солнце, установился лёгкий морозец, снег скрипел под полозьями возка и под копытами лошадей, искрился сотнями бриллиантовых огоньков. Дорога была почти не наезжена, и отряд продвигался медленно. Вольфгер время от времени сверялся с подробной картой, которую для него подготовили у Фуггеров. По его просьбе на неё нанесли не только дороги и тропинки, но и постоялые дворы, а также монастырские обители, в которые можно было попроситься на ночлег.

В первый день им предстояло ехать до сумерек и заночевать в женском монастыре, к настоятельнице которого у Вольфгера было письмо от Спалатина.

Лес понемногу редел, на смену мрачноватым ельникам пришли берёзовые и осиновые рощицы, заснеженные поля чередовались с перелесками, иногда попадались невысокие холмы, поросшие деревьями и кустарником.

Вольфгер придержал своего коня и, дождавшись, когда к нему подъедет отец Иона, сказал:

– Святой отец, при Меланхтоне спрашивать было неудобно, потом не было времени, а сейчас можно и поговорить. Теперь, после объяснений Меланхтона, что ты скажешь об учении Лютера? Надо отдать должное нашему белобрысому книжнику, объяснять он умеет.

Монах помолчал, а потом задумчиво сказал:

– Видишь ли, Вольфгер… Конечно, учение Лютера выглядит логичным и привлекательным, слов нет. Понятно также, что у него найдётся масса последователей, и, прежде всего, из числа простецов. Ведь священник и наш брат монах никогда не пользовались в народе уважением и любовью, вспомни хоть шванки,[72] в которых они всегда представляются толстопузыми бездельниками, обжорами и развратниками. И, чего греха таить, изрядная доля правды в этом есть. А тут ещё, оказывается, можно не платить церковную десятину и не надо покупать индульгенции! Деньги, сын мой, всё и всегда решают деньги… Но вот что я тебе скажу. Сидит у меня в душе некая заноза, которую я никак не могу вытащить. Понимаешь, веру нельзя придумать из головы, а лютеранство как раз такое – оно холодное, рассудочное. Этакий бог бюргер для бюргеров прихожан. Я, Вольфгер, старый пёс, а старого пса, как говорится, новым штукам не выучишь. Одним словом, лютеранство – не для меня. Умом-то я понимаю, что Лютер прав: папство и вся церковная иерархия – не от Господа, а вот душой это принять не могу, понимаешь? И я наверняка не один такой.

– Да, – сказал Вольфгер, – я тебя понимаю, и я думал о том же, но мне-то проще, я вообще не религиозен, ты же знаешь, поэтому, рассуждая о вере, я не испытываю душевных терзаний. Однако меня поразила смелость этих людей, я имею в виду, прежде всего Лютера, Меланхтона, Спалатина, ну и остальных их друзей и последователей. Ведь лютеране избрали себе врага, с которым никто не может сравниться по мощи и влиянию! Лютер был всего лишь в шаге от костра, да и сейчас ему приходится скрываться. Не знаю, можно ли назвать это везением, Божьим промыслом или кознями сатаны, но он уцелел воистину чудом. Ведь его могли схватить, заточить в какой-нибудь каменный мешок в горном монастыре-тюрьме, наконец, просто подослать наёмных убийц…

– Лютеру повезло в том, что сначала в Риме не разобрались, как следует, с кем имеют дело, – сказал отец Иона. – Они думали, что это теологическая заумь какого-то полусумасшедшего монаха, мало ли таких? Не стоит и время тратить… А вот когда до Святого престола дошло, что в Германии объявилась фигура, куда более опасная, чем Гус и Виклиф,[73] было уже поздно. Сочинения Лютера разошлись по стране, их знает каждый грамотный немец, они-то и защищают своего автора крепче любой брони. Попробуй, тронь его, и в стране полыхнёт бунт!