Пассажиры воспринимали эту процедуру как экзекуцию, а я представлял себя тюремщиком, который методично и бесстрастно пытает привязанных к электрическим стульям людей. Все постоянно просились на прогулку — осмотреть корабль, кубрик, командную рубку, — однако по уставу им разрешалось покидать свои места только при наличии так называемых "особых обстоятельств". Вроде нужды.

Отработав первую смену — проверка пассажирского отсека, нейросеанс, — я отключился от терминала и ещё долго сидел в неудобном кресле, глядя на темноту в экране перед собой.

— Ты уже здесь или ещё там? — послышался знакомый голос за спиной.

Я обернулся.

Первый пилот мягко проплыл по рубке и забрался в кресло рядом со мной.

— Ну, как? — спросил он. — Домой ещё не хочется?

— Домой? — повторил я. — Ну, если бы меня кто-нибудь ждал…

Пилот нахмурился, и между его бровей прорезалась глубокая морщина.

— Хреново, — сказал он. — Впрочем, меня тоже. С этой работой, знаешь ли…

— А это какой твой полёт?

— Двенадцатый, — ответил пилот. — К Меркурию, правда только пятый. Раньше в основном к Марсу…

— Только двенадцатый? — удивился я. — Или это в качестве пилота?

— Нет. — Голос у него был немного обиженным. — Это вообще двенадцатый полёт. А думаешь, это мало по нынешним временам? Сам вот протяни, как я, двенадцать рейсов! Если после этого не дослужишься до первого пилота, — он усмехнулся, — то можешь сам себя на пенсию списать.

— Извини, — сказал я. — Просто я не думал, что всё так быстро…

— Ну, как быстро, — пилот почесал пальцами редеющие волосы на затылке. — У меня и по году бывали перерывы между полётами. Представь себе отпуск длиною в год! — Он весело подмигнул мне, но тут же насупился. — Хотя, признаться, это на самом деле не так уж и классно.

— Наверное, можно придумать себе какое-нибудь занятие, — сказал я.

— Ага, собирать пустые пивные бутылки, — прыснул пилот. — Или марки. Один чёрт.

Он включил диагностический режим, и на иллюминаторе над нами высветилась трёхмерная схема корабля.

— Что бы ты ни придумал, — вздохнул пилот, глядя на экран, — всё равно потом скучаешь по этой малышке. Кстати, — он повернулся ко мне, — с твоего уровня вообще могут повысить после двух или трёх рейсов.

— И как это происходит? — спросил я. — Кто-то переходит в другой экипаж? Меняются местами?

— Когда как, — сказал пилот, отключая диагностический экран. — Вообще команды часто меняются, кого-то переводят, а кто-то и сам… Раньше, ещё до Венеры, пытались держать стабильные команды — типа это полезно, когда по две недели торчишь с людьми в консервной банке — но потом стало уже не до таких мелочей.

В рубке было прохладно — или же меня просто бил озноб от волнения, — а воздух, поступавший под давлением через вентиляционные отверстия у потолка, создавал лёгкий искусственный сквозняк и отдавал резкой кислотной химией, напоминавшей мне о медицинских центрах.

Наши коллеги сидели в креслах, откинув назад безвольные головы. Их глаза были открыты и слепо смотрели в невозмутимую черноту на экранах. На секунду мне показалось, что я нахожусь в морге.

— А по поводу Венеры… — сказал я. — У тебя было хоть раз… Вы когда-нибудь встречались с их кораблями?

— С сепаратистами? — пилот приподнял брови. — Нет, бог миловал. Хотя, по теории вероятности… Сколько там было? — Пилот сощурился, вспоминая. — Вероятность столкнуться с их кораблём по нашему маршруту шесть и два что ли… Кстати, если лететь до Марса, то меньше. Ну, короче, сам и считай. Когда-нибудь ты их встретишь. Если, конечно, будешь продолжать летать.

— И что тогда? — зачем-то спросил я.

— А чёрт его знает, что тогда! — сказал пилот. — В конце концов, все там будем, — добавил он с показным равнодушием. — Нам-то ещё что… А представь, каково на патрулях? Ты можешь уничтожить планету, нажав на кнопку, — и пилот демонстративно ткнул на панели в какой-то тумблер. — Раз, и все! И нету Венеры… Ну, или Земли.

— Они же не для этого…

— А для чего? — спросил пилот. — Бог его знает, что у них там… Представь себе — десять, пятнадцать кораблей, каждый из которых способен за пару секунд уничтожить планету! И это у нас. А ещё сепаратисты… Там вообще один чёрт знает, сколько у них кораблей.

— Чёрт уж точно знает, — вставил я.

— Ага, — согласился пилот. — Только это не имеет значения. Три или триста три. Просто нажать на кнопку…

У пилота сработал сигнализатор, он вздрогнул и прижал палец к правому уху, а через секунду уже плыл по рубке к открытому люку в коридор. Я снова остался один.

Просто нажать на кнопку.

Я посмотрел на приборную панель. Перед триптихом нейроинтерфейса поблёскивало несколько тумблеров — включение диагностики, аварийного режима, экстренный выход из нейросети…

Моя рука невольно потянулась к активации экстренного выхода, но я вовремя остановился.

Иллюминаторы в рубке заливала темнота.

32

Через несколько часов одну из пассажирок стало тошнить. Рвало её несколько раз, и липкие комки непереваренной суспензии разлетелись по всему отсеку.

Заниматься этим поручили, разумеется, мне.

Я барахтался в вытянутом, как аэродинамическая труба, пассажирском отсеке — точно студент, который впервые в жизни явился на предполётную подготовку и оказался в герметичной камере, где старательно воссоздаётся невесомость, как на космических кораблях. Я хватался руками за поскрипывающие клетки сидений и перевёрнутые лестницы в стенах, пытаясь поймать вакуумной трубой проплывающие мимо меня комки желтоватой рвоты.

Женщина, которой было плохо, принялась извиняться:

— Вы знаете, — говорила она, — мне всё время кажется, что мы как будто плывём где-то, и что всё вокруг качается… ну, как на корабле. Извините, я… — Она попыталась улыбнуться; лицо её было бледным, и глубокие морщины вокруг глаз казались трещинами на восковой маске. — Я просто никогда не любила плавать на кораблях.

— Я тоже, — зачем-то сказал я.

— Да, вы знаете, всё это так… — начала женщина и вдруг резко замолчала, тупо уставившись перед собой, как под воздействием успокоительных — наверняка её снова начало тошнить.

Я продолжал собирать рвоту. Другие пассажиры молчали и пристально следили за мной — как заключённые на охранника, который совершает свой регулярный обход. Я ненароком задел кого-то ногой, торопливо извинился и, потеряв на секунду ориентацию, ударился о стену головой.

Мне показалось, что пассажирский отсек и правда покачивается, как во время шторма на корабле — он мягко проседал, проваливаясь в пустоту, и поднимался снова, заваливаясь в сторону открытого проёма в коридор, точно невидимые волны космического света пытались перевернуть нас, поменяв местами пол с потолком.

Я всё ещё продолжал думать так, как будто мы на Земле, как будто на нас по-прежнему действует сила тяжести, а болезненная вялость и бесплотность моего тела — лишь странная фантазия, морок, вызванный постоянными сеансами в нейросети.

Я поймал последний комок рвоты, и у меня закружилась голова. Мне захотелось поскорее выбраться из пассажирского отсека — я был уверен, что там, из-за этих четырёх измучанных людей, тела которых методично бьёт электрошоком, действуют особые законы физики, и начинается невозможная морская качка, вызывающая обморочную одурь и тошноту.

Я уже направлялся к выходу из отсека, когда кто-то осторожно коснулся меня рукой:

— Спасибо, — сказала женщина, — и извините, я… Я понимаю, что вы совсем не должны этим заниматься, что у вас другие обязанности, но из-за меня…

Я думал, как ей ответить — например, пошутить, что числюсь на корабле стюардессой, так что разносить пассажирам энергическое молоко и собирать комки плавающей рвоты есть мой прямой и непосредственный долг, — однако едва я открыл рот, как сигнализатор в ухе раздражённо заверещал, ударив меня током в барабанную перепонку.

Я вздрогнул и замер вместо того, чтобы быстро нырнуть в открытый люк. Сердцебиение тут же участилось, и мне потребовалось несколько секунд, чтобы прийти в себя. Сигнализатор снова истерично завопил, и я дёрнулся, чересчур сильно оттолкнувшись от металлической клетки.