Мадам Моро подписала все, что от нее требовалось, и даже более того, чтобы успокоить Комиссара, открыто передала капитану корабля «Wilhelm Guster» письмо для своего мужа, в котором она точно сообщала, что покидает Францию и вскоре прибудет в Нью-Йорк на корабле «L'Erie».

Шли дни. «L'Erie» готовился поднять якорь, а мадам Моро не собиралась покидать Бордо. Комиссар занервничал. Он приказывает схватить ее и под конвоем немедленно доставить в Ла-Рошель. Операция была запланирована на следующую ночь. В назначенное время полицейские ворвались в «Hotel de France» и проникли в комнату, которую занимала мадам Моро с дочерью. Каково же было их удивление, когда они обнаружили, что в комнате никого нет!

Один парикмахер предупредил мадам Моро, что за гостиницей следят. Предчувствуя свой арест, Эжени решает бежать вместе с дочерью через окно, выходящее во двор.

Полицейские обыскали весь отель, двор, затем весь город, но никого не нашли.

Несколько недель спустя после этого инцидента секретные агенты донесли министру полиции Савари, что генерал Моро отправляется в Европу, что Рапателя видели в Лондоне, в театре, в ложе известной итальянской певицы Каталани, и что Бернадот, теперь крон-принц Швеции, поддерживает переписку с Моро.

Повышенный интерес французской полиции к судьбе Моро и его семье объясняется тем, что империя переживала грозные времена. Неудачный поход в Россию, заговор Мале и многое другое указывало на то, что трон под Бонапартом зашатался.

Но Моро пока об этом не знал. Он, подобно привычке Наполеона, отмечал булавками на карте Российской империи перемещения французской и русской армий, хотя довольно неточно, основываясь лишь на сообщениях французских и американских газет.

Конец 1812 года был тяжелым испытанием для Наполеона. Не менее тяжелым он был и для Моро. 30 декабря главная газета округа Нью-Йорка «The Federalist» сообщала:

«Утром под Новый год дом генерала Моро в Моррисвиле загорелся от переносной печки. Большинство слуг отсутствовало. Огонь быстро распространился по всему дому. Пожарные бригады Моррисвиля немедленно прибыли на место происшествия, но из-за отсутствия воды не смогли полностью справиться с огнем. Немного мебели и несколько предметов обстановки удалось спасти. Однако библиотека, все книги и деревянный дом сгорели полностью. Ущерб оценивается в 10 000 долларов».

В архивах исторического общества г. Моррисвиль сохранились свидетельства очевидцев этого происшествия, которые утверждали, что в Рождественскую ночь 1811 года видели странного всадника, проезжавшего через их город. Полагали, что это был кто-то из политических врагов Моро и что этот незнакомец поджег дом генерала.

Какими же горестными должны были быть чувства генерала Моро, сидящего на дымящихся развалинах своего милого дома, глядя на догорающие остатки таких любимых и ценных книг. Это было плохое предзнаменование!

Но вот вскоре в Америку из Европы пришли более веселые новости. Газеты писали, что после трех недель ожидания мира в сожженной Москве Наполеон дал приказ к отступлению.

Искра надежды загорелась в сердце Моро. «Вот, — думал он, — начало заката звезды Бонапарта; моя ссылка не будет вечной».

Мало-помалу газеты стали сообщать о масштабе катастрофы, которую потерпела в России Великая армия «двунадесяти языков». На берегах Дел авара ходили слухи даже о том, что Бонапарт погиб во время отступления.

Вот что сообщает Моро в своем письме от 11 февраля 1813 года Рапателю:

«Удивительные вещи произошли в России. Великий человек явно уменьшился в размерах. Кроме глупости, которую он совершил, пойдя войной на Россию и оставаясь там три лишние недели, и судя по бюллетеням Великой армии и отчету Кутузова, я полагаю, что Бонапарт потерял голову уже в Смоленске, где ему нельзя было задерживаться ни на один день, он тем не менее осмелился перейти Днепр…

Говорят, что Бонапарт погиб. Это самое лучшее, что может быть при данных обстоятельствах.

Тот, кто не имеет храбрости застрелиться, не достоин и толики славы, на которую рассчитывает. Он не генерал, которому приказывают совершать подобные глупости: все, что сделано — совершено по его собственной воле. И вся слава досталась бы ему, если бы он победил, но его ждет позор, презрение и бесчестие, если он выживет в подобных обстоятельствах».

Несколько дней спустя тому же Рапателю Моро пишет:

«Вся русская кампания есть не что иное, как одна сплошная и грубая ошибка…

Мне трудно связать все эти поражения со способом ведения войны, присущим Бонапарту. Он играет в войну, как испорченный ребенок, которому его звезда разрешает все, но, кажется, Полярная звезда направила его по ложному пути».

Кстати, всю русскую кампанию западная пресса окрестила Северной войной — Отечественной войной 1812 г. она называлась только у нас, в России.

Глава IX.

ЦАРСКАЯ ДРУЖБА

В конце февраля 1813 года Моро получил письмо от Рапателя. Оно было датировано: Рига, 26 октября 1812 года.

Рапатель сообщал, что был очень тепло принят в России канцлером Румянцевым, а затем и самим царем. При каждой аудиенции с российским императором этот монарх не переставая восхищался и лестно отзывался о герое Гогенлиндена.

Затем Рапатель описывает некоторые детали поражения французской армии в России и быстрый отъезд Наполеона во Францию.

Значит, подумал Моро, Бонапарт не погиб в лесах России; он избежал преследования казаков и вернулся в Париж. Теперь он обязательно соберет новую армию и попытается наверстать упущенное в Германии. А бедная Франция пополнится новыми могилами своих солдат — этими бесполезными жертвами во имя славы диктатора. Она прольет последние капли крови, которыми уже и без того пропитана земля Европы за последние 11 лет непрерывных войн. Весь континент содрогнется в предчувствии новых жертв.

Даже братья Наполеона, ставшие королями по милости императора французов, восстанут против него, объявляя всему миру о его «деспотичной тирании и ненасытных амбициях».

Европейские и американские газеты пестрили сообщениями о том, что Франция может потерять все, даже свою славу, и что она благословит того француза, который освободит ее от ига Бонапарта.

«Я стану ее освободителем, и так как царь предлагает мне свою дружбу, то с его помощью я нападу на Бонапарта в самой Франции», — рассуждал Моро.

И вот он принимает решение, которое, как мы увидим ниже, окажется для него роковым. Генерал пишет Андрею Дашкову и просит передать царю Александру I, насколько он, Моро, тронут его уважением и вниманием, и выражает сожаление, что русской армии не удалось избежать катастрофы 1812 года, «виновником которой и всех бед в Европе и во Франции является один Бонапарт».

Далее Моро продолжает: «Наполеон может причинить еще много вреда, настолько велик его авторитет, построенный на терроре и угнетении слишком слабого и несчастного французского народа.

Для меня не остается сомнений в том, что ему пока удавалось избежать штыков своих униженных солдат и пик ваших казаков. Французские пленные, находящиеся на территории России, должны быть очень недовольны тем, как он с ними обошелся в вашей стране, и мечтают лишь о мести.

Если появится возможность собрать достаточное количество этих несчастных солдат и высадить их на побережье Франции под моим командованием, то я осмелюсь заявить, что от меня Бонапарт не уйдет.

Вместе с тем я помню дело Киберон и знаю, что необходимо предпринять в этой связи».

Здесь Моро имеет в виду неудачную высадку десанта, предпринятую роялистами 27 июня 1795 года на полуостров Киберон, в южной части французской провинции Бретань. Три с половиной тысячи солдат, преданных королю, были доставлены на судах Британского королевского военно-морского флота. В их задачу входило поднять восстание в Вандее. На усмирение восставших был послан революционный генерал Гош, который в ряде кровопролитных стычек к середине июля разбил плохо организованные отряды приспешников короля, взяв 6000 пленных. Только 1700 роялистам удалось спастись на британских кораблях, которые доставили их обратно в Лондон. К марту следующего года восстание было полностью подавлено.