Чтобы прервать монотонное течение жизни и лучше узнать Соединенные Штаты, Моро стал путешествовать. Иногда в сопровождении Френьера. Но в основном один со своим слугой-негром. Генерала видели в Трентоне и Филадельфии, где публика приветствовала его; в Новом Орлеане, где консул Франции господин Форг, давний знакомый Моро, пришел поприветствовать его в гостиницу, что вызвало гнев и возмущение Тюрро.
Затем Моро посетил часть Луизианы, притоки Миссисипи, расположенные рядом с Великими озерами, и знаменитый Ниагарский водопад.
Это были настоящие и рискованные экспедиции: практически по бездорожью, трясясь в двуколке то по ухабам, то в глубокой грязи, в зависимости от погоды и времени года. Но в конце тяжелой дороги всегда случались привалы, а вместе с ними пара метких выстрелов во время охоты на дичь Саванны, либо завораживающая рыбалка на тихой глади Великих озер.
Испытывал ли Моро тоже восхищение наедине с этими великолепными пейзажами, которое с таким трепетом описывал Шатобриан, его бретонский земляк, стараясь донести до европейских читателей эту красоту? Ничто не указывает на это в его письмах, по крайней мере, в тех, которые нам удалось разыскать. Тем не менее мы верим, что он, как истинный Водолей, испытывал романтическое чувство наслаждения окружающей средой, и природа восхищала его.
От писем Моро из Америки осталась лишь малая часть, так как в то время корреспонденция перехватывалась английскими патрульными судами или же, как он объясняет брату Жозефу в одном из писем, просто «выбрасывалась за борт командой, видя, что предстоит досмотр».
Вот почему нам доставляет особую гордость представить вниманию читателя несколько сохранившихся до наших дней писем генерала Моро из Америки, попавших в Россию благодаря стараниям русских меценатов и коллекционеров — графа Григория Владимировича Орлова (1777—1826) — сына президента Российской Академии наук и племянника знаменитых екатерининских фаворитов Григория и Алексея Орловых; и русским купцом-меценатом Петром Ивановичем Щукиным (1853—1912), который передал все свое бесценное собрание в дар Государственному историческому музею в Москве, где они хранятся и по сей день. Речь идет о письме Моро своему знакомому — некоему коммерсанту Дэвиду Пэришу, отправленному из Нью-Йорка 5 мая 1813 года (ОПИ ГИМ. Ф. 166 (Г.В. Орлов). Оп. 1. Ед. хр. 13. № 18. Л. 24—24 об.), и о письме тому же адресату, но отправленному из Моррисвиля 29 мая 1813 года (ОПИ ГИМ. Ф. 137 (Военно-исторический музей). Ед. хр. 1208. Л. 10—11 об.). О них мы расскажем чуть ниже, чтобы не выходить за рамки хронологии повествования.
Шли годы: 1809… 1810… 1811… а ссылка все продолжалась. С газетой в руках Моро следил по карте за бесконечными наполеоновскими завоеваниями. Вторжение в Испанию, оккупация части Австрии после Ваграма, расчленение Прусского королевства, присоединение Голландии к Французской империи — все напоминало ему, что одиозный корсиканец по-прежнему остается баловнем судьбы.
Бывшие республиканские генералы, за исключением Лекурба, Лаори и нескольких других, прославились в Наполеоновских войнах. Они больше не вспоминали о своем боевом товарище Моро, которого в прошлом так часто настраивали против Бонапарта ради торжества свободы. Эти генералы получили от императора почетные дворянские титулы, новые звания, награды, поместья, денежные вознаграждения и т.п. Они не протестовали против развода Наполеона с Жозефиной и оказывали почести Марии-Луизе, эрцгерцогине австрийской, которая заменила ее во дворце. На полях сражений они были героями, а в Тюильри — придворными льстецами. Да и армия, по меткому выражению Стендаля, «…дикая, республиканская, полная первобытного героизма при Маренго… становилась эгоистической и подло монархической. И по мере того как мундиры покрывались нашивками, мишурой и крестами, сердца под этими мундирами теряли свое элементарное благородство…»
Даже царь Александр I, такой гордый, величественный, настоящий аристократ, и тот попался на удочку корсиканского выскочки и в ходе знаменитой встречи в Эрфурте перед королями объявил себя другом Наполеона. Альберт Вандаль пишет по этому поводу: «4 октября 1808 года в театре давали “Эдип“ Вольтера. Когда дошли до стиха: Дружба великого человека — благодеяние богов, Александр встал, взял руку сидящего рядом с ним Наполеона и крепко пожал ее. Этот жест, подсказанный артистическим внушением, восторженно принятый присутствующими, отмеченный в Истории, был понят не только как банальное проявление дружбы. В нем видели освящение соглашения, торжественное возобновление союза».
Именно в Эрфурте впервые зашла речь о предстоящем разводе с Жозефиной и возможном браке Наполеона с одной из великих княжон из дома Романовых — Екатериной Павловной или Анной Павловной. С трудом Александру удалось вывернуться из щекотливого положения, так как намерения императора французов были весьма серьезными. Возможный брак с корсиканцем посеял панику в Санкт-Петербурге. Екатерина Павловна срочно вышла замуж за больного герцога Ольденбургского, который через три года умер, а Анна Павловна еще не достигла того возраста, который позволил бы Наполеону в ближайшем будущем обзавестись наследником. Позднее говорили, что отказ Наполеону послужил одной из причин нашествия французов на Россию в 1812 году. Вероятно, в этом есть доля правды — мстительный корсиканец никогда не прощал личных обид.
Но вернемся к нашему герою. Да, Моро пока еще не был готов вернуться во Францию.
«Я останусь здесь до конца жизни, — писал он одному из своих братьев в 1811 году, — передавай привет всем родным и скажи им, что я больше не надеюсь увидеть их».
Конечно, его жизнь течет монотонно, и об этом он говорит почти в каждом письме, но она не лишена комфорта, удобств и спокойствия.
Сейчас, когда он может свободно говорить по-английски, он легко общается со своими друзьями в Моррисвиле и в Нью-Йорке. Ему нравится их общество. «Это хорошие люди», — говорит Моро, и чем больше он их узнает, тем больше их любит. И американцы в ответ платят ему своей симпатией. Его уважают, к нему относятся с почтением. Первые лица государства оказывают ему знаки внимания. Его уже не волнует, что преемник Тюрро на посту французского посла в Вашингтоне — генерал Серюрье — не замечает присутствия Моро в Соединенных Штатах из-за того, что президент США Мэдисон несколько раз приглашал Моро к себе на обед.
Иногда зимой в Нью-Йорке ему казалось, что он находится во Франции, так как в этом городе было много французских ссыльных, прибывших в основном из Сан-Доминго, куда они были высланы после событий 1800 года. Вместе с наиболее известными из них он входил в ассоциацию соотечественников, в шутку названную ими самими des betes (общество глупцов), так как их девизом было евангелическое высказывание: beatipau peres spiritu (счастливы блаженные духом). Он также входил во французскую масонскую ложу Нью-Йорка. Позднее даже стал ее президентом. И, наконец, Моро все-таки подружился со своим соседом по Уоррен-стрит — бароном Хидом де Невилем. Они часто встречались и открыто говорили на любые темы.
Цели Бурбонов были близки барону. Он считал, что от реставрации их трона зависит спасение Франции. Моро же полагал, что они опоздали, что для них и их трона время ушло, но соглашался с тем, что если бы французские принцы королевского дома Бурбонов, находящиеся в изгнании, объединились на основе принципов революции 1789 года, то их правление могло быть временно приемлемым. Конечно, при условии, что Бонапарт позволит им это сделать.
В течение четырех лет архивы хранят молчание относительно контактов генерала Моро и русского посланника в Вашингтоне графа Палена.
С момента подписания Тильзитского мира (8 июля 1807 г.) Александр I, полагая, что Наполеон пытался его обмануть, стал готовить ответный реванш. Об этом он сообщает в известном письме к сестре — Екатерине Павловне. Кроме того, герцогиня д'Абрантес в своих Мемуарах (т. VIII, с. 454) говорит о появлении в Париже в 1824 г. небольшой брошюры генерал-адъютанта Александра I князя Бутурлина, в которой он, в частности, пишет: «После заключения этого унизительного договора мы вынуждены были жить внешне ничего не предпринимая, но действуя подпольно… К февралю 1812 г. у нас под ружьем было уже 80 000 чел».. Одновременно с этим тайным, но интенсивным перевооружением Александр, раздраженный Континентальной блокадой и созданием Великого герцогства Варшавского, но вдохновленный самоотверженной борьбой испанского народа против Наполеона, развил бурную дипломатическую деятельность по всему Европейскому континенту, чтобы придать форму священному крестовому походу за освобождение Европы. Начиная с маскарадного свидания в Эрфурте (27 сентября 1808 г.), к этой деятельности подключился и продажный, но умный Талейран. «Какова цель Вашего приезда сюда, Сир? — спросил царя князь Беневентский. — Вы, вероятно, должны спасти Европу”. С этого момента мысль о спасении Европы полностью овладевает царем. Он пытается склонить на свою сторону поляков, обещая им конституционную монархию королевства Польского. (Кстати, его близкий друг князь Чарторижский и любовница — княгиня Нарышкина, по утверждению Пьера Савинеля, были польского происхождения.) В момент подготовки пятой коалиции царь тайно сообщает Австрии, что Россия в случае конфликта будет лишь делать вид, что она союзница Наполеона, и что со своей стороны сделает все возможное, чтобы уклониться от нанесения каких-либо ударов по Австрии. «Царь искренне желал нам всяческих успехов», — писал австрийский фельдмаршал князь Шварценберг. Начиная с 1810 г., в целях обеспечения нейтралитета Швеции относительно франко-русского союза, Александр направляет в Гетеборг дипломатическую миссию с задачей узнать у Бернадота, будущего короля Карла XIV, не согласится ли он на нейтралитет, получив взамен Норвегию в качестве компенсации за Финляндию, захваченную Россией годом ранее. Бернадот согласился и дал все необходимые гарантии. Униженная Пруссия, границы которой были грубо сведены до минимума Тильзитским договором, готовится к освободительной войне. Гарденберг, Штайн, Клаузевиц и их друзья-реформаторы прусской армии находятся в прямых контактах с царем. Даже в самом Париже под носом у Наполеона действует полковник Чернышев, прозванный парижанами почтовым голубем, так как находится постоянно в пути между Парижем и Санкт-Петербургом, который вместо того чтобы доносить Наполеону мысли и дружеские чувства великого друга Александра, на самом деле докладывает своему суверену о состоянии умов и эволюции общественного мнения относительно деспотизма Наполеона, растущего с каждым днем.