— Гляди, гляди, Мирон: заяц! Вон, вон у кромки скачет!

— Где?

— Да вон, правее кривой березы! Слепой ты, что ль? Серый еще. Тепло, знать, воротится, коли не меняет он шубу.

Но сколько ни вглядывался Мирон в то место, куда показывал Кирилл Платонович, ничего живого узреть не смог. Потом, когда проехали еще версты две-три, забеспокоился Мирон: следов-то вовсе не стало попадаться. Правда, и до Прийска-то осталось уж верст семь, не больше.

— А теперь и так все ясно, — развеял его сомнения Кирилл Платонович. — Куда же им деваться, окромя Прийску? Либо на бойню куда свернули, либо на базар попрут сразу… Пошевеливай Ветерка-то, сперва на базар заглянуть надоть.

Одолев верст восемнадцать по кочковатой, кое-где грязной дороге, Ветерок потемнел от пота. Под прыгающими ремнями шлеи гнедая шерсть на крупе коня взмокла, почернела и окантовалась белыми полосками потной пены. Но шел он охотно и споро.

Добравшись до Прийска, вознамерился Мирон объехать его по окраине, заглянуть на бойни, но спутник отговорил: сперва на базаре непременно побывать надо, иначе могут расторговать быков по одному, по два — потом ищи-свищи.

Весь день колесили они по Прийску, объехали все бойни (отыскали даже такие, о которых раньше Мирон и не слыхивал), на базар еще раза три заглядывали — никаких признаков пропавших быков не обнаружили. Где-то часа в три пополудни закусили на ходу в кабаке, чаркой водки подкрепились…

Домой возвращались потемну. Мирон, убитый горем, больше помалкивал, а его провожатый неумолчно рассуждал:

— Хитер, знать, вор, — вздыхая, удивлялся Кирилл Платонович, — как в речке утопил двенадцать таких «теленочков» и пузыри разогнал. Чисто, а?

— А тут и речки-то никакой нету вовсе, — натянуто хохотнул Мирон.

— То-то вот и есть, что без речки утопил. Ведь это не иголку спрятать! И как скоро!.. Да нет, уж больно долго вы чесались да приглядывались. По-суседски сказали бы мне сразу — догнали бы мы этого ловкача, как пить дать догнали бы! Ведь это быки, с ими не враз ускачешь — не кони. А то еще пойдет-пойдет да ляжет — пляши кругом его… Вон ведь сколь мурашиной вашей работы в момент уплыло! А кому-то прибыло!.. Как же эт вы прозевали, а?

Слушая спутника краем уха, Мирон упрямо ворочал непослушными своими мозгами, все больше убеждаясь, что пропажу спрятать отнюдь нелегко, что поиски надо продолжать и где-то обязательно следы обнаружатся. Кроме того, все настойчивее шевелилось подозрение: а не водит ли его за нос этот добровольный помощник?

…Наутро, стараясь не шуметь, дабы не привлечь внимание соседа и избежать его услуг, в путь снарядились Мирон с Тихоном едва начало светать. Заметно теплее стало против вчерашнего, но так же пасмурно было.

Впереди всадник показался. На сером в яблоках коне ехал рысью навстречу.

— Здорово, мужики! — подъехав, осадил он серого.

— Доброго здоровья, Иван Василич! — чуть не хором ответили братья уважаемому человеку. Смирнов это был.

— Какая нужда гонит вас по этакой погоде?

— А сам-то небось тоже не без нужды скачешь? — спросил Тихон.

— Я из городу, на заимку свою заглянуть хочу.

— А у нас вчерашней ночью двенадцать быков откормленных со двора угнали, — пожаловался Мирон. — Вчерась ездили на Прийск с Кириллом Дурановым. Туда вроде бы следы указывали, да ничего не нашли.

— Он и указал, небось, на прийсковскую дорогу? — лукаво сощурил глаза Иван Васильевич, разглаживая богатырским кулаком усы.

— Следы-то сами увидали, а он пособить взялся.

— И-э-эх, вы! Учит он вас, учит, да все, видать, не впрок. Раз уж Петля на закат кажет, так ехать — дураку понятно — на восход следует… А ведь я ваших бычков, знать, видал…

— Да ну?

— Ездили мы вчерась поразмяться, зайчишков поглядеть — стрелять-то рано еще, не переоделся косой, — так вот за Марьиным логом встрелись нам трое верховых татар, табунок здоровенных быков гнали…

— Куда гнали-то? — перебил его Мирон.

— А вот, пожалуй, на город и направлялись они. Быки-то, язви их, показались мне знакомыми, да не спросил я: до татар не близко было… Ну, удачи вам в поисках, — пожелал Иван Васильевич и тронул коня.

Ох и крепок же русский мужик задним умом! Не нами сказано. Теперь-то обо всем догадался Мирон, рассказал Тихону о вчерашнем зайце, которого он так и не мог увидеть.

— Там, стало быть, поворотили они целиком, без дороги, — заключил свои выводы Мирон. — Ба-альшой крюк для отвода глаз согнули.

— А зайца-то вовсе и не было, — подхватил Тихон. — Петля тебе, как дитенку, только что не ладошкой глаза-то на следы прикрыл, а рукавом, да голову твою этим зайцем заворотил в другую сторону, поколь нужное место проехали.

— Так, выходит, — глубоко вздохнул старший брат, сожалея об упущенном времени. Ведь до чего же просто надул его Петля этим зайцем! Остановиться бы там да поглядеть следы-то! Но для того и ездил Кирилл Дуранов, для того и дня не пожалел.

В полверсте от Токаревки — близкого пригорода, смыкавшегося с окраинными городскими улицами, — выстроилась целая семья ветряных мельниц. Один ветряк стоял совсем недалеко от дороги. Людей и подвод возле него не было видно, лишь засыпка, весь белый от муки, сидел на сходцах, покуривая трубку.

— Давай подвернем к ему, — предложил Тихон, — может, видал чего, ежели здеся прогоняли…

Подвернули и не покаялись. Засыпка, бородатый мужик лет пятидесяти, выслушав Рословых, сказал, указывая трубкой на дорогу.

— Вчерась пополудни вот тута прогоняли трое конных татар табунок шибко больших быков. Видать, издалека гнали. Так-то бы я, может, и не заметил, да один бык у них прямо напротив мельницы лег на дороге. Ох и хлестали они его бичами! Хвост крутили и уши вывертывали — не встал!

— А бык-то какой масти, — спросил Тихон, — не приметил?

— Как же не приметить, ежели он тута часов пять али шесть пролежал! Все глаза измозолил. Остальных-то угнали они, а этого бросили. Большой, красно-пестрый. Под брюхом и по боку белая шерсть, на лбу большое белое пятно. Левый рог извернут книзу… Он?

— Он. Там еще один, похожий на этого должен быть.

— Ну, теперь ни которого, считай, нету, потому как погнали их прямо на бойню к Яманчуеву. А там и с большими справляются скоро…

— Как же они отсталого-то увели? — допытывался Тихон.

— Не увели. Так и не встал он, видать, совсем ноги порешил, отбил то есть в дальней дороге. Вечером, уж темнеть стало, приехали сюда на сильной тройке, в ломовые сани запряженной, завалили его (на сани-то невысоко), так и поволокли по грязи. След от кованых саней по всей дороге пробороздили. Езжайте по нему, он вас и приведет, куда надо… Да вон отседова бойню-то видно.

— Спасибо, добрый человек! — сказал Мирон, трогая Ветерка. — Давно знаем эту бойню.

На дороге ясно виден был след кованых полозьев, придавленных огромной тяжестью и высветливших землю до блеска. Кое-где по нему виляли узкие полосы колесных шин.

— За Мухортиху аль за Бурлака нам Петля казню этакую сотворил? — размышлял вслух Мирон, не упуская из виду следа.

— За то, что снопы ему в суслоны составили, — сердито усмехнулся Тихон. — Сам вчерась сказывал, будто за добро добром платится.

Все чаще выглядывавшее солнце распарило мужиков в шубах и шапках — распоясались, шубы распахнули.

— Стой, Мирон! — вдруг ухватил Тихон за вожжи, держа в этой же руке только что снятую опояску. — Куда ж мы едем-то?

— На бойню.

— А чего делать там станем? Вышибут нас оттоль в шею и концы остальные попрячут… В полицейский участок завернуть надоть сперва.

Мирон не стал перечить столь разумному доводу и круто поворотил коня на городскую дорогу.

— Поедем к Чернову, — сказал он, — к Василию Никитичу. Чать-то, пособит он нам, не откажет. Мы ведь с им давно знакомы. В церковно-приходской школе в Бродовской вместе годок учились.

Полицейский участок, где Василий Никитич служил частным приставом, находился, к счастью, недалеко от окраины. И сам хозяин участка оказался на месте.