Две канарейки насвистывали за тонкой решеткой. На ночном столике стояла фотография в рамке. На ней улыбалась симпатичная молодая женщина в форме стюардессы «Интерфлюга». Помещение выглядело холостяцким. Шкаф, кровать, два простых деревянных кресла с подушками, на потолке круглая лампа с колпаком молочного цвета. Не считая маленьких певцов в клетке, литография на известково-белой стене являлась единственным украшением комнаты. Молодая парочка на пляже. Сочные светлые краски. Тишина и нежность. Полная гармония. Андреасу Юнгману нравятся картины, на которых запечатлены подобные счастливые моменты, но теперь он не обратил на это никакого внимания. Он стоял как на иголках.

— Нет, товарищ Юнгман, — сказал Хельмут Винтер. Он только что из-под душа. Босиком. На нем одни купальные трусики, он роется в бельевом отделении шкафа. Темные волосы свисают со лба. Различные предметы полевого обмундирования, снаряжение, белье и сапоги разбросаны по комнате. Рядом с клеткой лежит большая пудреница. Лейтенант надевает свежую майку. — Мне очень жаль, но я не могу этого для вас сделать!

— Тогда мне придется идти к командиру роты, — проговорил Андреас. Он почувствовал, что дрожит всем телом. Прежде чем прийти сюда, он пытался разыскать обер-лейтенанта. От дежурного унтер-офицера он узнал, что в здании штаба должно быть совещание. Все командиры рот и их заместители, принимавшие участие в учениях, сейчас у «Спасской башни». Это может продлиться довольно долго. — Если я не получу краткосрочного отпуска, тогда… Тогда… Я даже не знаю, что будет!

— Вам следует держаться, Юнгман. — Хельмут Винтер глядел на него серьезно. — Так или иначе.

Он посмотрел на фотографию. Его жена тоже не хочет ребенка. Позже, позже, позже. Она держится за свою работу. Берлин, Москва, Варшава, Варна, Гавана, Багдад. Сегодня березы, завтра пальмы. Постоянно новые лица. Ни один день непохож на другой. Иногда два, иногда три раза в месяц они проводят вместе субботу и воскресенье, да еще отпуск. «Наши медовые недели продолжаются годы», — говорит она.

— У нее серьезные намерения, товарищ лейтенант. Я-то ее знаю. Она это сделает хотя бы из простого упрямства.

— Вы можете убеждать ее как вам угодно, все равно принуждение останется принуждением.

— У вас есть дети?

— Пока еще нет.

— А хотели бы вы их иметь?

— Конечно.

— Я тоже. И поэтому-то прошу вашего разрешения повидать жену.

— Разве у вашей жены нет родителей? Она ведь живет…

— Вы не знаете Дорис. Если она себе что вбила в голову… тут даже ее мать не сможет ничего поделать. Если кто и сможет, то только я. Это особый случай, товарищ лейтенант. Человеческая жизнь, черт побери, должна быть важнее, чем похороны бабушки или переселение в новую квартиру!

— Садитесь, Юнгман, — сказал Хельмут Винтер и показал на одно из кресел.

— Я лучше постою, — ответил Андреас, хотя каждый мускул от щиколоток до плеч отдавался в нем болью.

Командир взвода не терпел возражений.

— Садитесь! — повторил он строго.

Андреас неохотно повиновался. Сев, он снял пилотку с головы. Каску он оставил вместе с другими предметами снаряжения в казарме. Только ремни оставались на нем.

— Так-то, — сказал Хельмут Винтер. Он взял пудреницу, свежие носки и уселся в другое кресло. Продолжая разговор, он осторожно припудривал свои покрасневшие ноги. — Как вы думаете, у скольких товарищей в нашей части имеются жены, невесты, матери, которые каждый раз придумывают что-нибудь новое, чтобы только их мальчик побывал дома вне очереди в субботу и воскресенье, даже один день в середине недели или хотя бы несколько часов? Это и угрозы знакомства с другими мужчинами, развода, даже самоубийства. Вымышленные болезни, пожары, целые искусно сочиненные семейные трагедии. В прошлом году у меня во взводе был один солдат, которому было необходимо срочно выехать домой на два-три дня из-за наводнения в деревне. Телеграмма была заверена бургомистром. Подвела его наша солидарность. Мы двинулись туда целой группой. И что же выяснилось? В деревне праздновали троицу. А гроза прошла еще две недели назад. Ручей, который вышел из берегов, смыл курятник, да еще погибла коза, привязанная слишком близко к воде. Обо всем этом уже наполовину позабыли. Но невеста нашего товарища была единственной дочерью бургомистра…

— Это нельзя сравнивать, — бросил Андреас сердито.

— Согласен. — Хельмут Винтер не возражал. — Может быть, командир роты и даст вам краткосрочный отпуск. Совещание ведь не продлится вечно. Я бы на его месте отказал, и вы должны знать почему. Потому что вы снова и снова будете попадать в те же клещи. Безразлично, останетесь ли вы в армии или вернетесь на свой кран. Каждый раз, когда вы зададитесь целью, которая не совпадает с желаниями вашей жены, она будет ставить вас в подобное положение. Всеми средствами, которые будут в ее распоряжении. Это может сделать мужчину медленно, но верно подкаблучником, поверьте мне!

Андреас Юнгман вертел пилотку в руках и молчал. «Если я не успею на поезд 22.14, возьму такси, — размышлял он. — Через полтора часа буду дома. Придется в порядке исключения снять деньги со сберкнижки. Завтра к обеду я могу уже вернуться, если по-другому не получится. Теперь мне бы только не упустить обер-лейтенанта».

— Вы меня слышите? — спрашивал Хельмут Винтер.

Он встал и собирался надеть на себя летнюю форму.

— Конечно, конечно, — ответил Андреас и тоже поднялся. — Если я вас правильно понял, мне следует на все наплевать — на жену, на ребенка, на планы на будущее. Поставить, так сказать, точку… Еще один вопрос, товарищ лейтенант.

— Пожалуйста.

— Только совершенно честно. Если бы это была ваша жена и ваш ребенок, а назавтра был бы назначен аборт, вы бы остались столь же хладнокровным?

Лейтенант ответил не сразу, отнесясь к вопросу со всей серьезностью. Он снова посмотрел на фотографию.

— Честно? — задал он вопрос.

— Абсолютно честно, — потребовал Андреас напряженно.

— Моя жена и я, мы с самого начала считали, что любовь требует и готовности к подчинению. Подчинению в вопросах мелких интересов, имею я в виду. Мы давно уже могли получить здесь квартиру и иметь троих детей. Для этого Марион пришлось бы всего-навсего бросить свою работу, к которой она так стремилась, к которой привязана и занимаясь которой чувствует себя счастливой. Если бы я поставил ее перед выбором: быть моей женой или бросить работу, она бы выбрала последнее. Не только из-за работы, но и потому, что не смогла бы любить эгоиста… И у меня абсолютно так же.

Андреас Юнгман кивнул.

— В этом-то и заключается различие, — проговорил он спокойно. — Я люблю свою жену такой, какая она есть. Даже с ее упрямством. С ее приверженностью к садовому участку. Несмотря на ее отрицательные взгляды на все, что имеет отношение к армии… Разрешите идти?

— Я вам не завидую, — ответил лейтенант Винтер. — Легко говорить о дисциплине и послушании, о солдатской чести…

— Я не хотел бы упустить обер-лейтенанта, товарищ лейтенант!

— Не обнадеживайте себя слишком, — предупредил Хельмут Винтер и отпустил солдата.

Он был уверен, что у Юнгмана мало шансов на получение краткосрочного отпуска. Он знал командира роты уже давно. «Аборт — это частное, интимное дело, — скажет обер-лейтенант в порядке разъяснения. — Плохо, товарищ Юнгман, что у вас дело дошло до крушения семьи. Но если бы мы стали рассматривать угрозу развода, отмены помолвки и тому подобное в качестве причины для предоставления краткосрочного отпуска, нам пришлось бы просто-напросто переехать из казарм в зал ожидания вокзала. От нас требуется самоотверженное, боевое выполнение долга. Самоотверженность! Боевой дух! Подумайте-ка об этом, солдат Юнгман. Да основательно! Еще есть вопросы? Все понятно? Можете идти!»

Лейтенант Винтер, стоя у открытого окна, чистил сапоги. Он заметил начальника штаба батальона и двух командиров рот, шедших по направлению к воротам. По-видимому, короткое совещание у командира полка закончилось. Через несколько минут прошел и обер-лейтенант. Юнгман обратился к нему.