Из больницы меня и направили в приют. Там я пробыл целых три года. „Маленький белый голубь мира“ — эту песню я до сих пор знаю наизусть. Насколько я могу помнить, там было не так уж и плохо. Часто давали пудинги, я это не забуду до самой смерти. Ваниль с клубникой. Шоколад с ванилью. А главное — кисели. Красного, зеленого, желтого цвета. По праздникам я здорово наедался, честно! Что значит „к чему все это“? Спасибо, Арно! Умеренность — это хорошее слово в устах господина Трихтлака. Если бы он в свое время вел себя умеренно, ему не пришлось бы сейчас пропускать свой кофе через щель в зубах! Сейчас, Арно! Я уже перехожу к делу.

Из приюта меня забрала бабушка. Вначале бюрократы из ведомства не хотели отпускать меня. Дело в том, что у бабушки больные ноги и астма. Она уже в пятьдесят лет стала получать пенсию. Других детей, кроме сбежавшей дочери, у нее не было, а та даже пакетика кофе не удосужилась ей прислать ни разу. Но чтобы никто не сказал, что она не в состоянии меня содержать, бабушка начала заниматься вязанием. Пуловеры и тому подобное. Все, конечно, за деньги. Сначала она вязала спицами, потом кто-то достал ей маленькую вязальную машину. В кошельке у нее стали позвякивать деньги. Но ведь содержание ребенка обходится довольно дорого. Вот только один пример.

Взять, скажем, мой самокат. Когда мне было десять или одиннадцать лет, бабушка купила мне самокат. Естественно, на резиновых шинах. Хромированный руль. Тормоз. Обзорное зеркало и все прочее. Стоил он почти две сотни марок. А уже через два сезона его можно было тащить на свалку. Вместо него потребовался велосипед. Мне не надо было долго упрашивать бабушку. Поцелуй, несколько ласковых слов, и все начинало вертеться. Позже ее глаза и руки стали уже не столь проворными, но тогда я уже начал работать.

Итак, Ханнхен, запиши в протокол: счастливое детство. Бабушки — самые лучшие матери в мире, говорю я всегда. Речь идет о чувстве, понимаете? Это замечательно — знать, что дома есть кто-то, на кого ты можешь во всем положиться, что бы там ни случилось. Даже если на тебя спустят собаку, этот человек останется с тобой. Он возникает как стена между тобою и твоими преследователями и принимает на себя удары, предназначающиеся тебе. Безразлично, с какой стороны они наносятся.

Я мог бы вам рассказывать о подобных случаях несколько часов подряд… Вот хотя бы один из них, когда она выставила за дверь директора школы. В это время мой классный руководитель уже не осмеливался появляться у нашей двери. Тогда я учился в девятом классе. Из-за двоек по математике, немецкому и русскому языкам мне пришлось остаться на второй год. По другим предметам у меня были тройки и четверки. По физкультуре и обществоведению даже пятерки. А этот барабанщик хотел меня подвесить. Он недавно появился в школе. Из твердолобых. С его предшественником я как-то находил общий язык, и мои грехи сходили мне с рук. И с бабушкой у него были хорошие взаимоотношения. Она даже участвовала в работе родительского актива. И помогала ему при проведении собраний и других мероприятий, хотя вопросами политики никогда и не занималась. Байнеман был другим человеком. Из-за второгодников у учителей бывают неприятности, говорил он. Как у поваров, когда пригорает пища. Этого не должно происходить.

Байнеман проявлял чересчур большую активность. Чтобы заставить родителей контролировать выполнение школьных заданий и взаимодействовать со школой, он стал обходить один за другим дома своих учеников. Вы, видимо, знаете подобных типов. Но моя бабушка выставила его. Она стала писать на него жалобы. Одно письмо было адресовано даже государственному советнику!

Да, вот тогда-то директор и препожаловал собственной персоной. Я как раз собирался пойти после обеда в кино. Тогда еще шла картина о Диком Западе. Но матч между этим стариком и бабушкой был для меня интереснее. Это была настоящая рукопашная схватка. Высокой пробы, если вам понятно это выражение. И все из-за того, что мне не хотелось размалевывать тетрадки. Я надумал уйти из школы, которой я был сыт по горло, и податься на стройку делать деньги.

Бабушка сразу же все поняла. Она тоже не видела много проку от постоянного перенапряжения мозгов, так как по городку шлялось много шибко грамотных, по не было ни одного, кто мог бы заменить лопнувшую трубу в туалете, уложить черепицу на крыше или отремонтировать вышедшую из строя оконную раму. С такими работами справлялся семидесятичетырехлетний Вильгельм Фронагель, живший на нашей улице. Один на весь микрорайон! Мальчишкой он окончил всего-навсего пять классов начальной школы. Он умел немного читать, немного писать и немного считать — и этого вполне хватало. Он сам мне об этом рассказывал. Со своими пятью классами он представлял для нескольких сот семей такую же ценность, как врач или бухгалтер. А иногда даже большую. Вы сами в этом убедитесь, когда у вас лопнет водопроводная труба. Таким образом, все было ясно: школу надо бросать! На этом я и стоял, а рядом со мною, так сказать, спина к спине, и бабушка.

Сначала директор попробовал воздействовать на нас дружески. Затем стал кричать, и тут я широко открыл окна, чтобы люди на улице могли слышать этот крик. Оба ревели, как слоны, когда их щекочут. Потом бабушка схватила скалку. Мне от смеха даже стало нечем дышать. Что? Короче? Пожалуйста, если вас это не интересует… Победила бабушка. И я. Как всегда.

Уже в сентябре я начал работать на стройке. В качестве ученика каменщика. Могу только сказать: было тяжело. Во всяком случае, в течение рабочей недели. По субботам и воскресеньям жить еще было можно. Но на производстве было не то. Ремонтные работы, и только. На участки нового строительства всегда посылали других. И от кашля я никак не мог избавиться. Кашлял я день и ночь, пока это в конце концов не надоело бабушке. Тут нечему ухмыляться, коллега директор. Заливается, как будто бы ему коза лижет пятки. Боже мой, Арно, но ведь мне это мешает. Конечно! Он, видимо, хочет сделать из меня дурака. Скотинку, пригодную лишь для забоя на скотобойне. Почему же именно меня? Господин Трихтлак, а почему бы не кого-нибудь из вашей родни? У вас же ведь тоже есть дети, не так ли? Да-да-да! Арно, но если он опять будет ухмыляться, тогда вы будете продолжать расследование без меня. Тогда я наплюю на все, честно! Пожалуйста, я извиняюсь.

Итак, дальше. Бабушка потащила меня к врачу. Точнее говоря, к двум врачам. А затем к директору производства, а после — в отдел труда. Мне оставалось только поддакивать. Одно удовольствие было смотреть, как бабушка разделывала их под орех. Но я готов был заключить с кем хочешь пари, что они меня не отпустят. Там были нужны рабочие руки. Еженедельно приходилось работать шесть полных смен, чтобы выполнить необходимый объем работ. Но то ли благодаря моей бабушке, то ли из-за двух предупреждений, которые я там получил, меня отпустили.

Я стал работать на бойне. Поначалу было чертовски тяжело. А тут каждый день пригоняют скот. Работа одна из самых трудных, а премия — всего сто двадцать пять марок, тогда как в разделочном цеху ни у кого не бывает меньше двухсот! Вот я и пошел в управление. К дирекции. Секретарша предлагает мне присесть, затем идет к старику. К шефу. Вот к нему! Дверь осталась открытой, и что же я услышал? Послушайте-ка. Отвечаю за каждое сказанное слово. „Этого погонщика свиней мне как раз и не хватало“. Это сказал Трихтлак! „Погонщик свиней“! Я вбежал в кабинет и схватил этого парня… то есть коллегу Трихтлака, за воротник и спросил, кто же здесь погонщик свиней. А что он промямлил в ответ? „Коллега Никель, что тебе взбрело в голову?“ Тут подошла его секретарша. „Ханнхен, — спросил он, — в чем, собственно, дело?“ И тогда я ему показал, что мне взбредает в голову, когда меня обзывают погонщиком свиней. Это я ему разъяснил прямо на месте. И моя бабушка нашла все это совершенно правильным.

Мне кое-чего не хватает, это я и сам знаю. Я и не собираюсь стать бригадиром, или мастером, или каким-то там еще начальником. Но я не позволю никому затрагивать мою честь. Даже в том случае, если его зовут Трихтлак и он является моим шефом. Попросить прощения? Единственное, кому здесь надо извиниться, так это Трихтлаку. Вам это не понятно? Мы оба? Это другое дело. Хорошо, я согласен. Прошу прощения, это больше не повторится, коллега Трихтлак! А кроме того, я все равно ухожу в армию. А когда отслужу положенный срок, для меня скотобойня перестанет существовать. Мое место на стройке… Возможно, я даже стану вегетарианцем. Все хорошо, Арно, я уже закругляюсь, но то, что должно быть сказано, надо обязательно сказать… Честно!»