И тут новая мысль заставила Дорис заторопиться домой. Мать на кухне консервировала клубнику. Нет никакой телеграммы. Нет и срочного письма. Вообще ничего нового.
Дорис вышла на улицу, из автомата позвонила подруге. Кристель Кениг занималась художественным промыслом. Она делала веселые куклы для детей и взрослых, вязала оригинальные настенные коврики и гнула из серебряной проволоки модные кольца, цепи и браслеты. Она была самостоятельна, у нее всегда имелись новые идеи и к тому же удивительные связи. До самого окончания школы они были неразлучными, твердо решив, что между ними так должно остаться навсегда. Но уже в период профессионального обучения их встречи становились с каждым месяцем реже. Из профессиональной школы Кристель возвратилась с дипломом и ребенком. Об отце она ничего не говорила. Ее маленькая Ирис была с темно-коричневой кожей и черными как агат глазами. Подруга жила в новом микрорайоне и являлась обладательницей автомашины «фольксваген» выпуска 1956 года. Борясь с собственными привычками к легкой жизни и широкому гостеприимству, она копила деньги на «трабант».
— Приходи, — сказала она Дорис по телефону, — а я пока приготовлю для нас чай.
Все автобусы в это время забиты до отказа. Дорис Юнгман повезло: ей удалось поймать такси. Поездка заняла всего несколько минут. На травянистых лужайках между пятиэтажными блочными домами с голубыми и красными балконными решетками ребятишки играли в футбол. Еще два года назад здесь была строительная площадка. Тогда Андреас работал на кране, с помощью которого здесь установлена каждая стена. Дорис приходила сюда несколько раз, чтобы встретить его с работы, перепрыгивала вместе с ним через канализационные канавы, ходила по щиколотку в грязи и взбиралась на высокие холмы из темного грунта. Он показывал ей, где будет новая школа, где магазин, где детский сад и теплоцентраль. Тогда здесь были лишь ямы на перекопанном поле, подъездные пути с желтыми глинистыми лужами, вагончики рабочих и склады, но Андреас рассказывал о новостройках, да так, как будто уже слышал голоса малышей на площадках перед детскими садами и видел входящих и выходящих из магазина людей и его неоновое освещение. Она еще и сейчас помнит, как разозлилась, что он в пылу своих рассказов о будущем не обратил никакого внимания на ее слова, которые казались ей значительно важнее тех домов, у которых еще не было даже фундаментов.
За несколько часов до этого отец позвонил ей на работу. Голос его был взволнован, как у человека, правильно угадавшего пять цифр в спортлотерее. Неподалеку от его участка срочно продавался садик площадью шесть соток с маленьким домиком, несколькими яблоневыми деревьями, тремя грушевыми и двумя вишневыми. Такой случай не повторится. А Андреас вел себя так, как будто она угостила его несколькими земляными орехами, есть которые у него и аппетита-то не было. Все ее попытки возбудить его интерес успеха не имели. Жить за забором для него равносильно пребыванию в клетке, заявил он, поскольку она все еще продолжала восхищаться садом. Несмотря на это, она на следующий же день подписала договор об его аренде. Муж об этом не знал, но ее всецело поддерживал отец. Он пообещал ей сделать все необходимые работы в ближайшее время. Еще пару лет он вполне может ей помогать, и притом с удовольствием, хотя у него протез вместо левой руки и не гнется нога. Он будет делать это для будущего внука или внучки, чтобы у них с самого начала была возможность свободно побегать на свежем воздухе.
Дорис Юнгман уже дважды навещала подругу в этом микрорайоне. Сразу же как только та въехала в дом — вместе с Андреасом и еще раз несколько недель назад, когда у Кристель был день рождения и она забежала к ней на полчасика. Казалось бы, она уже знала дорогу, но на этот раз попала сначала в чужой подъезд. Безуспешно пыталась она найти на дощечке под кнопкой звонка знакомую фамилию, пока до нее не дошло, что она ошиблась. В доме было четырнадцать подъездов.
— Напротив, в детском садике, нарисовали на дверях различных зверей, — рассказывала Кристель Кениг, разливая чай. — У Ирис на двери нарисован слон. Было бы неплохо сделать что-нибудь подобное и у нас. На нашей входной двери, например, нужно было бы нарисовать осла. Кто-то постоянно все ломает. То освещение на лестничной клетке, то мусоропровод, то предохранитель…
Как всегда при встречах, они некоторое время вспоминали совместно проведенные школьные годы, одноклассников. Маленькая Ирис продемонстрировала свое новое платье, Кристель показала недавно законченный настенный коврик и еще один, только начатый. Затем она налила еще по чашечке чая и перевела разговор в другое русло.
— Я думаю, ты приехала не только для того, чтобы посмотреть мои новые работы, — сказала Кристель. — Поссорилась с мужем?
Дорис отрицательно покачала головой. Она смотрела на малышку, катавшую по полу стеклянные шарики.
— Анди собирается остаться в армии на сверхсрочную службу, — проговорила она с трудом, хотя никогда не имела тайн от Кристель.
Художница почувствовала, что речь идет о большем, нежели маленькая семейная ссора, о которой забывают сразу после примирения и пролитого наперстка слез. Она не торопила Дорис, и та постепенно рассказала подруге все.
— Я подумала, что, может быть, стоит попытаться поговорить с ним еще раз отсюда, по телефону, — закончила свое повествование Дорис. Ее глаза наполнились слезами, она нервно комкала в руках платок.
Малышка остановила катящийся шарик и посмотрела на нее испуганно.
— У тебя болит зуб? — спросил она и прикусила губу.
Ее мать ответила прежде, чем Дорис нашлась что сказать:
— Немножко, Ирис. И голова у тети Дорис болит тоже. Оставь нас одних не надолго!
— А ты мне дашь еще кекса?
Девочка отправилась со своими разноцветными шариками и куском кекса в детскую.
— Я тебя понимаю, — проговорила Кристель задумчиво. Она закурила сигарету, огонек спички дошел почти до самых кончиков ее пальцев, прежде чем она ее потушила. — Я бы тоже не хотела выйти замуж за человека, который обучает других стрельбе или показывает, как лучше всего заколоть другого штыком.
Запах табака постепенно распространялся по всей комнате. На подоконнике рядом с вазой с тремя серебряными женскими фигурками лежал электрический ондулятор.
— Позвонить туда не так просто, — сказала Дорис. — У меня, правда, есть один номер, но его нет в телефонной книге. Вполне возможно, что ведение частных разговоров по нему вообще запрещено.
— Давай-ка я попробую! — Кристель убрала детскую одежду с журнального столика и принесла из прихожей телефонную книгу. Ее вышитая крестьянская блузка на груди открыта. Под нею ничего нет. Пока она перелистывала книгу, дым от сигареты поднимался к ее подведенным матово-голубым цветом глазам, но она продолжала держать сигарету между пальцев. — Он тебе не рассказывал, что они отрабатывают даже удары, которыми можно убить человека? Просто невооруженной рукой…
— Нет, об этом я ничего не знаю, — сказала Дорис холодно.
Собственный тон привел ее в недоумение. То, что говорила подруга, для нее не ново. У нее самой часто возникали подобные мысли. Однажды, например, когда она, находясь на пляже у озера Штаузее, сломала у какого-то малыша его игрушечный автомат из пластика. Или когда ей приходилось видеть, как отец почти артистически управляется одной рукой и протезом вместо другой, завязывая шнурки на ботинках. «Что со мной случилось? — спрашивала она себя. — Почему мне вдруг неприятно то, как подруга говорит о солдатах и обо всем, что связано с солдатской жизнью?»
Кристель нашла нужный номер в телефонной книге и набрала его. Пока абонент не отвечал, она продолжала развивать тему:
— Нет, мне в тысячу раз милее любой штатский, даже горбатый. Честно, я ужасно рада, что у меня не мальчик… Алло! Да, это я, Кристель Кениг. Послушай, есть срочное дело. Твой шурин ведь работает в этом управлении…
Дорис сидела в старом, с высокой спинкой, обтянутом зеленым плюшем кресле, которое ее приятельница приобрела, как и большинство предметов домашней обстановки, на аукционе. Но эти антикварные вещи не очень подходили к ее новой небольшой квартирке.