От воспоминаний об отце малик Акбар плавно перешел к тому, о чем в две тысячи первом говорили в любой стране мира.

«Америка – великая держава, это она сама создала неуловимого бен Ладена, – рассуждал малик Акбар. – Для этой страны Усама сначала был просто моджахедом, то есть героем, а теперь вдруг стал террористом. Он просто больше не нужен Америке. Советский Союз, хотя и воевал против нас, так не делал».

Малик сделал паузу и чуть понизил голос, чтобы высказать крамольную мысль.

«Да и вообще, если бы Советы дружили с пуштунами, а не с таджиками, то войну в Афганистане непременно выиграли бы».

Я с сомнением покачал головой. У нас, в бывшем СССР, и у них, в Зоне Свободных Племен, в слово «война» вкладывают разный смысл.

Сыновья малика, ни слова не говоря отцу, перешли линию Дюрана, прихватив с собой все имевшееся в доме оружие. Накануне жители территории племени Моманд – это я узнал от малика – собрали сто шестьдесят килограммов золотых и серебряных украшений в помощь талибам. Сюда приходили пуштунские женщины и, едва приподняв паранджу, бросали на груду золота снятые с себя килограммовые подвески. Но оказалось, что ни золото, ни оружие, ни люди талибам не нужны. Драгоценности не помогли вечным студентам победить, оружие осталось брошенным на полях сражений. А сыновья малика Мохаммада так и не вернулись домой.

«А хотите записать интервью с бен Ладеном?» – сказал малик внезапно и загадочно.

«И что для этого нужно?» – удивился я.

«Да, собственно, ничего. – Вождь внимательно посмотрел на меня сквозь толстые линзы очков. – Вы поживете тут неделю, другую. К вам присмотрятся. А там, глядишь, и позовут». Мы с оператором Егором переглянулись. Успев немного изучить здешний народ, мы поняли, что ждать придется гораздо терпеливее и дольше, чем две недели. Вполне возможно, и месяц. И два. Причем интервью никто не гарантировал. «Спасибо, – поблагодарил я, – нам нужно в Афганистан». И тут будущий проводник вздохнул. «Так ведь присмотрятся к вам здесь, а за интервью нужно идти вон туда». И малик кивнул в сторону линии Дюрана.

Сосед малика, Пашат-хан, командующий маленькой пуштунской армией в пятнадцать тысяч стволов, регулярно отправлял бойцов на ту сторону. В тот день, когда мы к нему приехали, очередная сотня пуштунов ждала удобного случая для перехода. Но перехода не было. Те, кто должен был встречать боевиков на той стороне, так и не появились. Вместо них у Пашат-хана были другие гости – сотрудники пакистанской секретной службы ISI. Пашат-хан полностью контролировал целый участок афгано-пакистанской границы. Его основной источник существования – контрабанда оружия и автомобилей. Дорога в Афганистан открыта, нужно лишь знать эту дорогу. Но у секретной службы много способов перекрыть хану канал денежных поступлений. Свободная торговля – в обмен на нейтралитет.

И вот как раз за столом (а вернее за щедро уставленным всякими восточными яствами ковром) у Пашат-хана оператора скрутило. Он отлучился на пять минут. А утром уже не мог встать.

«Меня отравили», – еле выдавил Гоша.

«Ты просто брал рис немытыми руками», – объяснил я. Ели мы без вилок.

«Но они тоже брали руками», – Егор искал ответ.

«Да, но ты так делаешь в первый раз, а пуштуны так едят всегда». – Пока я объяснял Гоше вполне прозаические вещи, сам толкался в хаосе своих мыслей, понимая, что его ни в коем случае нельзя тащить с собой в Афганистан. Значит, нужно подыскать человека, который заменит оператора.

Егор рвался через линию Дюрана. Он, неугомонный авантюрист и любитель приключений, которые, впрочем, хорошо заканчиваются, быть может, совсем не разбирался в тонкостях межплеменных отношений. Зато он очень хорошо разбирался в людях. Он заставлял их доверять себе. К обоюдной выгоде сторон. Кстати, это он убедил Ширина взять в руки камеру и немного подучил его премудростям примитивной видеосъемки. Которые Мохаммад должен был досконально освоить на той стороне, конечно. «Но кто тогда поведет нас? Кто будет проводником?» – удивился Мохаммад. И мы нашли проводника в бедной лачуге на окраине Свата. Из лачуги вышел жилистый улыбчивый бородач, под черной волосатостью которого явно скрывалось довольно молодое лицо. «Ферроз, – представился он. И добавил: – Эдбархан». «Моджахед, – уважительно шепнул наш друг, пакистанский пуштун Тарик, руководитель всего нашего мероприятия по уговариванию проводников. – Афганец». Это прозвучало совсем грозно.

Наша группа перешла границу в двухстах километрах севернее города Сват. По дороге мы не встретили ни одного из тех блокпостов, о которых полицейские в Пакистане говорили, что они, мол, так плотно стоят, что ни мышь не проползет незамеченной, ни птица не пролетит, а тем более вооруженный человек с бородой. Три человека, хоть и без оружия, но целеустремленные и бородатые, довольно спокойно шли по толстому ковру из сосновых желтых иголок, которым укрыты холмы на границе. Три человека, включая меня, потому что для полного соответствия местным традициям мне пришлось зарасти бородой и, к тому же, надеть на себя шарвар-камиз и пакуль, который я быстро научился носить, сбив войлочный берет на затылок и залихватски выставив чуб. Первый привал мы устроили прямо под соснами на границе. Второй – в афганском кишлаке, притаившемся под деревьями. Никто не поинтересовался, кто мы и откуда. Нас без единого слова накормили чечевичной похлебкой и лепешками. Мальчишка, который принес нам еду, не умел ни читать, ни писать. Он не знал, что мы, перейдя линию Дюрана, преступили закон. Единственный закон, который признавал маленький пуштун, это закон гостеприимства. Он его не нарушил.

Территория, на которой живут афганские пуштуны, напоминает лоскутное одеяло. В кишлаке Асмар, где мы заночевали, царили законы шариата, поскольку полевой командир Сахи, хозяин Асмара, был верным последователем талибов. А рядом, в нескольких километрах от селения, хозяйничал малик Зарин, роялист, сторонник свергнутого короля Захир Шаха. Сахи говорил, что Зарин – серьезный противник и поэтому талибы предпочитают перемещаться ночью. Несмотря на высокие идеалы, Сахи и Зарин воюют за вполне конкретные материальные ценности – через Асмар проходит один из главных афганских наркотрафиков. И о том, есть ли в кишлаке чужаки, талибский командир узнал первым. В дом Сахи нас привезли под конвоем. «Это всего лишь охрана», – убеждал командир. Охранники хмуро сжимали автоматы. Через несколько минут мы сидели в просторном и унылом доме возле реки. Чай. Предложение присесть на ковер. Долгие расспросы о маршруте.

«Вы талибы?» – спросил я.

«Ну, вроде», – пояснил Сахи. При свете бензиновой лампы я наконец разглядел его круглое лицо.

«Так ведь «Талибан» в тюрбанах, а вы в пакулях?» – проявил я осведомленность.

«Понимаешь, когда мы воюем, то надеваем пакули», – такое объяснение дал командир. Правда, он не сказал, кто его враг, и я догадался, что речь идет о соседе-роялисте.

«Я не получал помощи с той стороны. Да и зачем она мне? У меня есть все, чтобы воевать, включая «стингеры» и автоматы. Эй, «калаков» сюда принеси!» – попросил он кого-то из бойцов, и тут же передо мной оказался десантный вариант «калашникова».

«А, “калашников”», – протянул я уважительно.

«Нет, “калаков”», – поправил меня вождь. Раз неверные ствол укоротили, понял я моджахедскую логику, значит, надо и название урезать. Логика железная. И жесткая. Как укороченный автомат.

«Идемте, – сказал малик Сахи. – Вам покажут комнату для гостей». И в гостевой комнате мы втроем легли на ковер, чтобы мгновение спустя заснуть. Но вскоре я проснулся.

* * *

Ночь была тихая, холодная и равнодушная. Таким же, под стать ночи, выглядел при ровном свете луны дом Сахи. Я стоял возле постройки, размышляя о том, где бы мне здесь найти туалет. Чтобы выйти на улицу, мне пришлось переступать через спящих вооруженных людей, лежавших в совершенно невероятных позах на ковре гостевой комнаты. В помещении воздух был теплый, его подогревали две газовые печки. На улице было свежо, и это обстоятельство подстегивало меня в поисках туалета.