Когда попечитель был зван на вечер к генерал-губернатору (княгиня желала просить совета у профессора Пирогова), то он пришел не в мундире или во фраке, а в своем порыжевшем балахоне. Сел, точно в сельской школе, помолчал, не вслушиваясь в разговоры, а потом, перебивая общую беседу, спросил:

– Что, княгиня, хотели вы от меня?

– Совета, Николай Иванович. Как воспитать мне своего сына, чтобы с честью носил имя князей Васильчиковых.

– В деле воспитания нет князей Васильчиковых. Здесь все равны, княгиня, – коротко ответил Пирогов и ушел.

После этого гостиная княгини Васильчиковой, урожденной княжны Щербатовой, стала центром травли нового попечителя.

В 1859 году Киевский учебный округ объезжал сам Александр П. Полтавский губернатор донес государю на учителя гимназии Стронина, ратовавшего за просвещение народа, курсы для сельских учителей, за публичные лекции, а это считалось «свободомыслием» и было наказуемым. Стронина подозревали также в связях с Герценом, приписывали ему полтавские корреспонденции в «Колоколе». Царь распекал директора гимназии: «Приберите ваших учителей к рукам». Пирогову приказано было разобраться.

Полтавский губернатор докладывал попечителю Киевского учебного округа: «У меня даже письмо от Стронина к Герцену было перехвачено! Да вот как-то затерялось». Разобравшись, Пирогов доложил: «Стронин – одна из лучших голов между педагогами округа». И представил полтавского учителя к ордену. Власти смогли арестовать Стронина только через год после отставки Пирогова.

С первых же шагов в педагогике Николай Иванович делал все, чтобы отменить телесные наказания. Это было трудно, поскольку телесные наказания были узаконенными.

В Киеве Пирогов решил отменить розги административно, приказом. Был создан комитет для выработки «Правил о проступках и наказаниях». Большинством голосов розги сохранили, но Пирогов всячески ограничил их применение и подробно объяснил, почему так вышло, что сечь все-таки будут.

Он разрабатывал проекты университетской реформы, предлагал упразднить мундир, устранить полицейский надзор за студентами, а главное – сделать свободным вход в университет. По его проекту крестьян следовало принимать в университет без экзаменов. Царь, узнав о таком проекте, долго не мог успокоиться. За обедом раздраженно швырнул на стол салфетку: «Тогда будет столько же университетов, сколько кабаков!»

Еще одно нововведение Николая Ивановича – это воскресные школы для малоимущих. Осенью 1859 года на Подоле в Киеве открылась первая такая воскресная школа. Попечитель докладывал министру, что студенты-де «в видах человеколюбия» пожелали бесплатно обучать ремесленников и «другого рабочего класса людей». Он схитрил – вроде бы спрашивал разрешения, но докладывал, когда школа уже открылась.

Учиться пришли и дети, и взрослые. С первого же дня школа была битком набита. Преподавали не только студенты – педагоги, офицеры, литераторы, профессора. Пирогов писал: «Учителя одушевлены рвением учить, ученики – охотою учиться». Он видел в воскресных школах средство просвещения народа, писал обстоятельные трактаты, доказывал пользу такого обучения.

Но в Петербурге уже было составлено высочайшее повеление о «совершенном закрытии всех воскресных школ», ибо «положительно обнаружено в некоторых из них, что под благовидным предлогом распространения в народе грамотности люди злоумышленные покушались в этих школах развивать вредные учения, возмутительные идеи, превратные понятия о праве собственности и безверие». Известный литературный деятель академик Никитенко напишет в своем дневнике: «Ребиндер тоже просил моего совета, кого бы определить на место Пирогова, которого решительно не хочет государь». Князь Васильчиков из Киева ставил вопрос ребром: «Либо я, либо Пирогов».

Пирогов был очень «неудобным» человеком для властей. Он был во всем «слишком»: слишком умен, слишком принципиален, слишком порядочен, слишком трудолюбив, слишком озабочен решением общественных проблем. Он служил государству верой и правдой, но как-то не так, как хотелось бы государю.

Власти действовали последовательно: сначала уволили Пирогова, а потом уже закрыли его воскресные школы. Правда, незадолго до увольнения придворные покровители Николая Ивановича пытались помирить его с царем. Повод для свидания был выбран не лучший – совещание попечителей, созванное для предотвращения студенческих волнений. Пирогов ратовал за свободу, а царь надеялся на полицию. Великая княгиня Елена Павловна намекала Пирогову на новые должности, просила «получить доверие государя», а во время аудиенции соглашаться и благодарить.

Царь одновременно принял Пирогова и попечителя Харьковского округа Зиновьева. Пирогов так описал эту встречу: «Представлялся государю и великому князю. Государь позвал еще и Зиновьева и толковал с нами целых 3/4 часа; я ему лил чистую воду. Зиновьев начал благодарением за сделанный им выговор студентам во время его проезда через Харьков, – не стыдясь при мне сказать, что это подействовало благотворно. Жаль, что аудиенция не длилась еще 4 часа; я бы тогда успел высказать все, – помогло ли бы, нет ли, – по крайней мере с плеч долой».

Понятно, что общего языка найти не удалось, и Пирогов был высочайше уволен с поста попечителя 18 марта 1861 года «по расстроенному здоровью». Издаваемый в Лондоне «Колокол» писал по этому поводу: «Отставка Н. И. Пирогова – одно из мерзейших дел России дураков против Руси развивающейся».

Общественность провожала Николая Ивановича в отставку торжественными обедами, благодарственными речами, сочувственными телеграммами. Поступили телеграммы, подписанные химиком Бутлеровым, физиологом Сеченовым, терапевтом Боткиным, ботаником Андреем Бекетовым, химиком Николаем Бекетовым, астрономом Бредихиным, естествоиспытателем Миддендорфом, историком литературы Тихонравовым.

Герцен так писал о проводах уже бывшего попечителя: «Это было свершение великого долга, долга опасного, и потому хвала тому доблестному мужу, который вызвал такие чувства, и хвала тем благородным товарищам его, которые их не утаили».

Отставленный от службы Пирогов отправился в приобретенное им имение Вишня, находившееся в Подольской губернии (теперь в черте города Винница), а весной 1862 года уехал с семьей за границу – работать.

Случилось так, что в это время возродился Профессорский институт. Тридцать молодых ученых отправили совершенствоваться за границу, а Пирогову предложили руководить их занятиями – собирать отчеты и докладывать по начальству. Так Пироговы всей семьей оказались в Гейдельберге. Сыновья Николая Ивановича стали слушать лекции в университете.

Ученый отнесся к работе со всей серьезностью. За несколько месяцев он посетил двадцать пять зарубежных университетов, составил подробный отчет о занятиях каждого из тридцати профессорских кандидатов, с точными характеристиками профессоров, у которых они работали. Одновременно Пирогов изучал состояние высшего образования в разных странах, излагал свои наблюдения и выводы в обширных статьях, так называемых «Письмах из Гейдельберга».

Помощь его молодым ученым была многосторонней. Например, Илье Мечникову Николай Иванович выхлопотал столь необходимую для продолжения учебы стипендию. «Это наш патриарх, – писал один из воспитанников Профессорского института. – Я еще не видывал человека столь человечного: так он прост и вместе глубок. Удивительнее всего, как человек таких лет и чинов мог сохраниться во всей чистоте, и притом у нас на Руси, пережившей целое николаевское царствование».

Пирогов говорил своим подопечным, что при научных занятиях важно каждому найти свой метод и направление, учил учиться. В результате тридцать молодых русских талантов разных специальностей стали учениками Пирогова. Его школа, классы которой равно успешно посещали физиолог Ковалевский, физиолог и фармаколог Догель, гистолог Бабухин и биолог Мечников, химик Вериго, историк литературы Александр Веселовский, филолог Потебня, вышла за пределы русской хирургии и даже медицины.