За год в России было совершено шестьсот девяносто операций под наркозом, триста из них провел Николай Пирогов. Некоторые предложенные им методы введения наркоза в организм стали применять на практике лишь спустя десятилетия. «Я уверился, – писал он, – что эфирный пар есть действительно великое средство, которое в известном отношении может дать совершенно новое направление всей хирургии».

Пирогов выехал на Кавказ с целью «испытать эфирование при производстве операций на поле сражения». Там шла война, было много раненых, и он понимал, что наркоз – это спасение для многих солдат и офицеров. «Уже тотчас при введении эфирования в хирургическую практику казалось очевидным, что нравственное его влияние на страждущее человечество там преимущественно необходимо, где стекаются в одно и то же время тысячи раненых, жертвовавших собой для общего блага», – писал Пирогов.

Лазарет под Салтами, где он оперировал, размещался в шалашах. Николай Иванович впервые столкнулся с военной медициной: раненых укладывали на скамейки, сложенные из камней, на камни настилали солому, под голову раненым подкладывали сложенную амуницию. Пирогов оперировал, стоя на коленях.

Он провел сто хирургических операций с наркозом, удивляясь той тишине, которая была в операционной. «Отныне, – говорил Пирогов, – эфирный прибор будет составлять, точно так же, как и хирургический нож, необходимую принадлежность каждого врача во время его действий на бранном поле».

В 1847 году медики начинают использовать для наркоза кроме эфира еще и хлороформ, действие которого было сильнее, а сон наступал быстрее. Для его применения не требовалось специальных аппаратов – платок или кусок марли, смоченный в хлороформе, мог заменить маску. Пирогов стал оперировать под хлороформом. Он провел тысячи операций и сделал вывод: «Итак, и наблюдение, и опыт, и цифра говорят в пользу анестезирования, и мы надеемся, что после наших статистических исчислений, сделанных совестливо и откровенно, ни врачи, ни страждущие не будут более, увлекаясь одними предположениями и предрассудками, восставать против нового средства, столь важного в нравственном и терапевтическом отношении».

Но не только анестезия привлекала Пирогова. Он стал практиковать «сберегательное лечение» и заменять ампутации резекциями, иссечениями суставов. Несколько резекций локтевого и плечевого суставов хирург провел прямо на поле боя.

Сложный перелом прежде тоже означал ампутацию. Николай Иванович применил неподвижную крахмальную повязку. Он считал, что обездвижение может спасти конечность. Чтобы испытать, хороша ли крахмальная повязка, Пирогов после многочасовых операций сам сопровождал караваны с ранеными, на трудных горных тропах сравнивал, изучал транспортные средства, наблюдал за состоянием больных в пути.

И еще одно важное правило «сберегательного лечения» вывел на Кавказе Пирогов – это рассечение ран. Он расширял входное и выходное отверстия огнестрельных ран, чтобы «доставить свободный выход скопившемуся в глубине раны гною, излившейся крови и омертвелой клетчатке». Первичную обработку ран Пирогов считал главным условием для их успешного лечения.

По возвращении с Кавказа он написал «Отчет о путешествии по Кавказу» и приложил к нему «Таблицу операций, произведенных нами и другими хирургами в России с помощью анестезирования».

Военный министр князь Александр Иванович Чернышев холодно принял Пирогова, врач, видите ли, пришел не в том мундире. После этого, уже дома, с Николаем Ивановичем случилась истерика. Он сам признавался: «…Со мною приключился истерический припадок со слезами и рыданиями». Все трудности, перенесенные на Кавказе, не выдавили из него ни слезинки, а эта невероятная несправедливость заставила заплакать!

Высшее общество, так называемый свет не принимал Пирогова с его обостренным чувством ответственности, неукротимым трудолюбием, глубокой нравственностью, пренебрежением светскими условностями.

Обладая непростым характером, Пирогов приобрел себе много врагов, среди которых был и Фаддей Булгарин, писавший клеветнические фельетоны и письма, в которых унижал Пирогова, отрицал его научные заслуги, высмеивал его характер, взгляды, поступки. В конце концов Булгарин обвинил Пирогова в плагиате, заявив, что тот «заимствовал» часть своего «Курса прикладной анатомии» из сочинения английского анатома Чарльза Белла.

Николай Иванович не счел нужным защищать свою честь ученого перед неучем, он потребовал суда над клеветником и подал в отставку. Отставку знаменитого хирурга не приняли, потому что началась эпидемия холеры: только в Петербурге и окрестностях умерло шестнадцать с половиной тысяч человек. Его ждала опасная работа, в которой нуждалось общество, он был необходим как врач, как профессионал.

Пирогов со всей присущей ему основательностью провел планомерное изучение болезни и написал по результатам своих исследований труд «Патологическая анатомия азиатской холеры. Из наблюдений над эпидемиею, господствовавшею в России в 1848 году». К труду прилагался патолого-анатомический атлас этого заболевания.

Постепенно вокруг ученого сформировался «Пироговский врачебный кружок» – «Ферейн», заседания которого посещали физиолог Загорский, терапевт Здекауэр, акушер Шмидт, фармаколог Реймерс, старый товарищ Николая Ивановича Владимир Даль. Сам Пирогов сделал в кружке более ста сообщений по хирургии, терапии, неврологии, фармакологии, судебной медицине. Здесь его понимали и принимали.

После смерти Екатерины Дмитриевны Николай Иванович дважды хотел жениться. Он понимал, что сыновьям нужна мать. Но он не мог жениться без любви. Размышляя о возможном браке, Пирогов создал в своем воображении идеал необходимой ему женщины – друга, жены, матери. Он даже написал об этом статью, которая в списках ходила по рукам под названием «Идеал женщины». Другая его известная статья, тоже разошедшаяся в списках, – «Вопросы жизни», была посвящена проблемам воспитания.

Однажды Николай Иванович читал свою статью «Вопросы жизни» у генеральши Козен, где познакомился с Александрой Антоновной Бистром. Через несколько дней после этой встречи он написал: «Я нарочно сел напротив этой особы и только теперь в первый раз пристально взглянул на нее. Я дошел до второго вопроса (об устройстве семейного быта). Читая его, я чувствовал, что дрожь и какие-то сотрясающие токи взад и вперед пробегали по моему лицу. Мой собственный голос слышался мне другим в ушах. Я непроизвольно опять посмотрел на незнакомку и на этот раз вижу: она отвернулась и украдкой утерла слезу… Мы обменялись несколькими словами. Она проиграла чудный романс Шуберта. Я так сидел, что не мог ее разглядеть хорошенько. Но для чего мне это было, когда я знал, я убежден был, я не сомневался, что это она?»

На следующее утро генеральша получила от Пирогова огромное благодарственное послание и заново написанные заключительные строки «Вопросов жизни». Эти строки он просил передать баронессе Бистром, которая должна была тотчас решить: да или нет. «Если да, то пусть рука той, которую я вчера у Вас видел и которую избираю моим судьею, проведет пером черту под тремя последними словами». Три последние слова были: «Да, я готова».

Скоро он получил ответ. Заветные слова были подчеркнуты двумя чертами. Пирогов позже писал в своих воспоминаниях: «И мы пошли, знакомые уже полжизни, рука в руке, и говорили целый вечер без волнения, ясно, чисто об участи моих детей, их воспитании, решении для них вопросов жизни. И сходство чувств пожатием руки обозначалось. Как друга старого, так просто и спокойно, она взяла меня за руку и повела принять отца и матери благословенье. Вот Вам моя поэма. Судите, как хотите, но кто же может это быть, как не она?»

Пирогов писал невесте письма, в которых рассказывал о себе, своих мыслях, взглядах, чувствах, описывал свои «худые стороны», «неровности характера», «слабости». Он хотел, чтобы она любила его таким, каким он был, – простым, обыкновенным, со своими слабостями. Александра Антоновна отвечала ему: «Может быть, со временем моя любовь одушевит вас, и вы также себя почувствуете тогда более способным писать о своих чувствах, нежели о всех возможных умозрениях».