Страшно ли это? Да, уверен Маркузе, потому что такой человек становится рабом тех, у кого в руках находится производство материальных благ. Это во-первых, а во-вторых, есть серьезная опасность, считает философ, что, не имея перед собой реальной оппозиции, капиталисты лишат мир возможности искать альтернативные пути общественного развития и, в погоне за максимальной прибылью, заведут его в тупик, из которого не будет выхода. «В развитом индустриальном обществе мы видим немало скованных возможностей, – пишет Маркузе в «Одномерном человеке». – Но эти возможности реализуются средствами и институтами, перечеркивающими их освободительный потенциал; причем этот процесс оказывает влияние не только на средства, но и на цели». Философ убежден: «Настоящему периоду развития цивилизации приходит конец». А раз так, нужно срочно искать альтернативу. Поэтому, пока не поздно, все, кто еще не утонул в стихии потребления, должны объединить свои усилия во имя «абсолютного отказа» от репрессивной системы, которая может лишить мир какой-либо перспективы.
Маркузе прекрасно понимал, что теория не может быть просто спекулятивной, она должна исходить из «возможностей данного общества». Но в консервативно настроенной массе совсем немного тех, кто готов сопротивляться системе. Это молодежь и прослойка отверженных и аутсайдеров – безработных, нетрудоспособных, слабых, «эксплуатируемых представителей других рас и цветов кожи» (последних тогда, кстати, в Европе было еще относительно немного). Когда отверженные выйдут на улицу, безоружные и беззащитные, они столкнутся с мощной силой репрессивного режима. И шанс победить у них будет ничтожно мал. Но, цитирует Маркузе антифашиста Вальтера Беньямина: «Только ради утративших надежду и дана нам надежда».
Майская революция: победа или поражение?
С 1936 года я боролся за повышение зарплаты. Раньше за это же боролся мой отец. Теперь у меня есть телевизор, холодильник и «фольксваген», и все же я прожил жизнь, как козел. Не торгуйтесь с боссами! Упраздните их!
Лозунг майской революции 1968 года
Во второй половине 1960-х идеология Великого Отказа среди французских студентов была уже достаточно популярной. Конечно, большинство из них смотрели фильмы «Новой волны» и пьесы Сартра, читали Камю и других писателей экзистенциалистов. Ходить в кино и театр, читать книги было тогда во Франции еще в порядке вещей. Коммерциализация искусства, конечно, и там имела место, но все-таки не была еще столь тотальной, как в США. Европа, по мнению Хоркхаймера и Адорно, сильно отставала от Соединенных Штатов в том, что касается создания монополий в сфере культуриндустрии. «Но именно этой отсталости, – пишут авторы «Диалектики просвещения», – должен быть благодарен дух за последние остатки самостоятельности, а его последние носители – за то жалкое, но все же существование, которое им позволено было влачить». Жалкое – это, думаю, преувеличение; культурный процесс в Европе был в послевоенные годы достаточно интенсивным. Не вызывает сомнения, однако, то, что духовная жизнь на европейском континенте, в частности во Франции, была богаче, чем в США. Читали французские студенты тогда и философов, хотя, конечно, не все. «Одномерного человека» прочли, вероятно, немногие, но книга эта активно обсуждалась в аудиториях и коридорах Сорбонны, в студенческих кафе Латинского квартала. Так что основные тезисы этой книги бунтарям-студентам были хорошо известны.
Идеология, конечно, вещь необходимая. Однако для бунта против общественных устоев нужна была еще и хоть какая-то организация. Кто-то должен был настраивать студентов на соответствующий лад, подогревать, как говорится, протестные настроения в массах. Занимались этим активисты различных радикально левых партий, которых во Франции тогда было множество. Всех их – троцкистов, анархистов и маоистов – обычно называли «гошистами». В то, что всех этих «леваков» могло что-то объединить, трудно поверить. Особенно если учесть, что Троцкий в годы гражданской войны проявлял откровенную враждебность по отношению к анархистам, а Мао Цзэдун в конце 1960-х как раз разворачивал в полную силу свою «культурную революцию», и китайские хунвейбины от имени «репрессивного общества» жестоко преследовали всякое свободомыслие. Но не забудем, что троцкисты и анархисты в свое время мужественно защищали от фашистов республику в соседней Испании и с тех пор пользовались во Франции симпатией левых радикалов, а Мао именно тогда осмелился проводить независимую от Москвы политику. Москву «леваки» столицей мирового социализма уже не считали, а на Пекин в тот момент еще надеялись. Словом, идейные конфликты между левыми группами продолжались, но идея Великого Отказа все же их как-то связывала и заставляла договариваться между собой.
Поскольку центром студенческой революции 1968 года была Франция, мы говорим преимущественно о молодежи и интеллектуальной элите этой страны. Однако настроения в пользу Великого Отказа в конце 1960-х были типичными и для левых радикалов других стран Европы. В Германии, к примеру, «новые левые» в эти годы были, пожалуй, даже более активными, чем французские. Их кумирами были философы Франкфуртской школы – Адорно, вернувшийся после войны в Германию, и оставшийся в США Маркузе, а также профессор из Марбурга, неомарксист Аберндот. Возникший еще в конце сороковых (при активном, кстати, участии Гельмута Шмидта) Социалистический союз немецких студентов в начале 1960-х порвал с социал-демократами и занял радикально левые позиции. ССНС протестовал против начавшейся войны во Вьетнаме, против приезда в ФРГ диктаторов из стран третьего мира, а также… против «генеральной линии» ЦК КПСС. С 1966 года лидерами ССНС стали Карл-Дитрих Вольф и Руди Дучке. В июне 1967-го в Западном Берлине полицейский застрелил во время демонстрации студента Бенно Онезорга, и это событие вызвало массовые протесты немецких левых, в которых участвовали десятки тысяч людей. Для многих французских «гошистов» деятельность ССНС служила примером.
Что же касается французских анархистов (самой радикальной части левого движения), то среди них особой активностью отличались группы, ориентирующиеся на так называемый «Интернационал ситуационалистов». Они отвергали общечеловеческие основания морали и привязывали поведение людей к той или иной конкретной ситуации. С их точки зрения, не только уличные беспорядки, но даже террористические акты могут быть оправданы, если они провоцируют массы на сопротивление репрессивному режиму. Надо сказать, что такое оправдание террора принципиально отличается от отношения к нему русских народников. Народники прибегли к террору как к крайнему средству – лишь после того, как царское правительство отправило на каторгу тех, кто занимался мирной пропагандой либеральных и социалистических реформ. Во Франции же при де Голле никого за одну только пропаганду Великого Отказа в тюрьму не бросали; крамольные книги лежали на полках магазинов. Ситуационалистам нужен был террор как наиболее эффектная форма провокации. Не хочу оправдывать народнический терроризм, но нельзя все-таки различные формы террора мерить единой мерой. Партизанская война против оккупантов – это, в сущности, тоже терроризм.
Вернемся, однако, во Францию шестидесятых. Надо признать, что хотя призывов к радикальным действиям было более чем достаточно, заранее революцию там никто не планировал. По сути, она развивалась действительно спонтанно – как реакция на следующие одно за другим события. Для многих студентов участие в акциях протеста было всего лишь своеобразным развлечением. Подтверждение тому – надписи, оставленных бунтарями на стенах Сорбонны. Приведу лишь несколько лозунгов из сотен подобных: «Запрещать запрещено!», «Пролетарии всех стран, развлекайтесь!», «Звонит будильник. Первое унижение за день!», «Живи, не тратя время (на работу), радуйся без препятствий!», «Под булыжниками мостовой – пляж!», «Алкоголь убивает. Принимайте ЛСД!», «Скука контрреволюционна». Все это, говоря сегодняшним языком, «стёб», который тогда-то как раз и начал завоевывать право на жизнь. Тем не менее, он весьма показателен. Очевидно, что большинство протестантов стремились тогда скорее к цыганской воле, чем к обремененной ответственностью свободе. Многие из них восприняли Великий Отказ не как сопротивление нормам общества потребления, а просто как жизнь без правил.