Михайлов понимал, что после побега ему придется скрываться. Слишком уж много севастопольцев знали его в лицо, знали как бывшего работника горкома партии. Поэтому Михайлов заранее передал все связи Ревякину, которого как коммуниста никто в городе не знал. Еще месяца за полтора до побега Михайлов дал Галине записку и направил ее на Лабораторную. Женщины безотказно выполняли все задания Ревякина: добывали подложные документы, одежду, гранаты, распространяли листовки. Висикирская и Николаенко доставали бумагу для газеты и даже ухитрились раздобыть килограммов пятнадцать нового шрифта, что позволило выпускать газету не на одной, а уже на двух страницах. Галина и Елена Тютрюмова работали уборщицами в морской комендатуре и карательном отряде. Через них подпольщики узнавали замыслы карателей, выявляли провокаторов. Работой женской группы Ревякин был очень доволен и, когда Галина с Валей переселились на Лабораторную, лично поддерживал с ней связь. Не менее охотно привлек он к делу и рабочего Калинина, рекомендованного Гузовым. При содействии Калинина радиоприемник, похищенный ребятами у коменданта Филле, был тогда же установлен в погребе железнодорожника Никонова.

Таким образом, к осени сорок третьего года КПОВТН объединила в своих рядах и тех, кто уцелел после разгрома в порту группы Сильникова, и тех, кто связан был с Михайловым. Все руководство коммунистическим подпольем сосредоточилось в руках Ревякина. Лишь несколько железнодорожников, с которыми держал связь Михайлов, Ревякин не торопился включать в работу организации. Этих людей он лично не знал и потому решил сперва присмотреться к ним.

К побегу все было подготовлено. Михайлов ждал лишь удобного момента. В октябре, когда советские войска после штурма Перекопа прорвались к Армянску, Михайлов бежал. На следующий день бежали еще девять пленных, среди них был и Василий Осокин. В эти дни газета «За Родину» оповестила население города о вступлении Красной Армии на территорию Крыма и призывала всех патриотов быть готовыми ударить по врагу с тыла. Севастопольцы ликовали.

Во всех районах города шли облавы и обыски. Разыскивали «партизанскую типографию». Комендатура и городской голова усилили надзор за каждым домом. Заборы и стены домов пестрели приказами. В одном говорилось: «За оказание помощи партизанам люди, замешанные в этом, будут повешены и будут висеть и сохнуть, как кочан кукурузы». В другом повторялись посулы: «Тем, кто окажет помощь в розыске партизан и партизанской типографии, будут выданы пособие в размере 50 тысяч марок, особый паек и обеспечена хорошая квартира».

Но подпольщики и беглецы из лагеря оставались неуловимы. Михайлов, запутывая следы, менял конспиративные квартиры, которые заранее подготовил ему Ревякин. После побега он отошел от работы подполья и был связан лишь с теми железнодорожниками, которые обеспечивали ему укрытие. Прошло три с лишним месяца. Заточение и бездействие начали Михайлова тяготить. Полагая, что охота за ним прекращена, он повел себя неосторожно. На другой день после ареста Маши к Ревякину прибежал Пиванов. Час назад, проезжая на машине у вокзала, он встретил Михайлова. И хотя тот отрастил бородку, сразу его опознал.

Ревякин, не дописав статью, пошел на Воронцову горку. Он попросил Михайлова не нарушать конспирации. Предложил ему возглавить группу и отправиться в лес к партизанам.

— Покидать город я не намерен! — возразил Михайлов. — На станции провалена молодежная диверсионная группа. Кому же там теперь действовать, как не моей группе? Мы должны станцию парализовать. И что скажут товарищи? Дезертировал! Мне уйти сейчас — все равно что бежать с поля боя. Позор!

— Мы сумеем объяснить им причину твоего ухода, подсказать, как действовать.

— Нет, нет и нет!

Михайлов лишь переменил квартиру, но осторожности по-прежнему не соблюдал.

Вчера в назначенный час, когда уже вечерело, Василий Осокин шел на Лабораторную. Шел не спеша, поглядывая, не увязался ли за ним шпик. Ничем не выделялся и не привлекал внимания этот светловолосый, коренастый двадцатипятилетний парень. Только усмешливые светлые глаза, глубоко запавшие под косматыми нависшими бровями, их цепкий взгляд, от которого ничто не ускользало, выказывали ум, наблюдательность и сметливость.

После побега из лагеря он не сидел без дела: писал обращения к военнопленным с призывом к саботажу, помогал распространять газету. Человек он был проверенный, надежный, и Ревякин без колебаний поручил ему вести к партизанам первую партию подпольщиков.

Осокин шел с донесением. Все, что было намечено, он выполнил: на квартиру Макарова были перенесены мешки с продовольствием и одеждой, ручной пулемет, взятый у Кости Белоконя и Коли Михеева, — словом, все необходимое для похода. Не хватало только на всех оружия. Как быть? Без оружия в горы не пробиться. Правда, у Саши, кажется, есть какой-то план добычи оружия…

Переходя вокзальную площадь, Осокин держался настороже, опасаясь встреч с жандармами и полицаями. И тут он заметил Михайлова, который, видимо, с хозяйкой конспиративной квартиры, поднимался по лестнице в гору на слободку. Они оживленно беседовали.

Сообщив о подготовке к походу, Осокин рассказал Ревякину и о встрече с Михайловым.

— Черт те что! — вскипел Иван. — Расхаживает по городу, как с молодой женой. Это может плохо кончиться.

— В лес его! В лес! И как можно скорей, — поддержал его Жора. — И сам завалится, и других подведет.

— Согласен. Сейчас для нас главное — осторожность, — сказал Ревякин. — Надо суметь выстоять.

Утром, как и условились, Ревякин зашел за Осокиным, и они отправились на гору. По дороге Александр обдумывал, как тактичней и убедительней вести предстоящий разговор с Михайловым. Какими доводами сломить его сопротивление.

Одну за другой они обошли три конспиративные квартиры. Михайлова нигде не было.

— Пойдем к железнодорожнику. Наверняка он там, — сказал Осокин.

Подойдя к дому, где сейчас жил Михайлов, Осокин постучал в дверь.

— Кто там? — послышался за дверью грудной женский голос.

— Свои. Осокин.

Дверь открыла молодая женщина в тесном цветастом халате. Полное лицо хозяйки выражало благодушие и довольство.

— Николай у вас? — спросил Ревякин.

— Идемте, у нас ход через кухню.

Хозяйка закрыла на задвижку наружную дверь и пошла впереди.

— У вас кто-нибудь есть? — спросил ее Осокин.

— Никого. Мы одни.

— А муж?

— На работе. — Хозяйка распахнула перед ними дверь. Кухня дохнула на пришедших букетом дразнящих запахов.

На раскаленной плите в большой сковородке скварчало сало с картошкой, на кухонном столе стояло блюдо с горкой белых пышек, наполовину прикрытых полотенцем. Хозяйка кивнула на боковую дверь:

— Он там.

По всему видно было, что голод, косивший людей в оккупированном городе, благополучно миновал этот дом. Александр, который не ел со вчерашнего дня, отвернулся и прошел через кухню в небольшой коридор, а из него в комнату.

Михайлов заканчивал бритье. Он, видимо, недавно встал; на нем была безрукавка, заправленная в черные брюки навыпуск, и тапочки на босу ногу. Бороду он снял и теперь тщательно доскабливал подбородок. Скосив на вошедших глаза, он сказал:

— Одну минуту, я сейчас…

Когда Михайлов закончил бритье, Ревякин спросил:

— Ну как, Николай, что ты надумал?

— Тут дожидаться прихода наших войск. Работы в подполье хватит. А о провале можешь не беспокоиться. Никаким немецким ищейкам меня не сыскать. У меня, сам знаешь, пять конспиративных квартир. Хозяева надежные. Твое же мнение для меня не закон. Мы с тобой, как говорится, на равных…

— Это не мое мнение, а всех товарищей, — Ревякин подавил волнение. — Ты, Николай, бравируешь и рискуешь. Ты один из основателей подполья. Тебя тут все знают, за тобой охотятся, а ты лезешь на глаза людям. Не думай, что только Пиванов, Осокин и Петька с ребятами видели тебя на прогулках. Тебя видели многие встречные. Ты ведешь себя так, будто один и ни с кем не связан.